Спасся?
— Нет, она упала.
— Но он ее подобрал?
— Да. И отдал Лансу Транквуду. А тот — какому-то художнику… не помню. Надо уточнить у Ланса.
— Давно это было? — деловито спросил Баскервиль, задрав губу и попыхивая ноздрями, как гончая под незнакомым столбиком. У него явно уже сложился план действий. Ворваться к Лансу, разломать всю мебель, побить фарфор, накостылять ему, отобрать бороду, припугнуть, и… еще что-то чикагское.
— Лендсиру, — вдруг сказал я, неожиданно для себя. — Он отдал ее Лендсиру. Тот рисует свиней. Ну, художник по свиньям. Нанялся рисовать свинью, его выгнали, он наклеил бороду и нанялся снова.
— Хороший, наверно, художник, — заметил Генри. — Как бы нам встретиться с этим Лендсиром?
— Хочешь ему свинью подложить? — пошутил я.
— Зачем мне свинья, когда у меня есть ты, Берти, — пошутил Генри.
— Я тебе подарю дагерротип, Генри, дешевле выйдет, — снова пошутил я и почувствовал, что улыбка мне несколько жмет, и мимические мускулы оползают, подергиваясь. То есть лицо не держится само собой. Чемберлен наверняка тоже сталкивается с этой проблемой, когда речь заходит о Гитлере.
— Ага, ага, он возвращается в машину.
— Странно, что он так быстро поел. Без постоянной тренировки такой скорости достичь нельзя, а постоянно тренируясь, испортишь себе желудок.
— Берти, помнишь, как он приплясывал. Он не ел.
— Похоже, ты прав. Послать Шимса ему отнести сэндвичей?
— Это очень хорошая мысль, Берти. Святая мысль. Шпион — тоже божья тварь. Может быть, у него нет денег на еду, поэтому он и избрал такое постыдное ремесло, занимается слежкой…
— Ты посмотри, какая дрянь на улице!
— Не то слово.
— Шимс!
— Что вам угодно-с? — поинтересовалось легкое мерцанье, уплотнившись в осанистого камердинера.
— Видишь тот автомобиль?
— Да-с.
— Там сидит субъект в бороде Рожи Баффета. Мы не знаем, кто он, но похоже, он голоден. Отнеси ему сэндвичей и чего-нибудь выпить. По дороге обратно запомнишь номер машины.
— Понято-с. Я как раз собирался сходить за запасным виски для господина Мортимера, а то неровен час проснется-с.
— Да, правда, докторишка-то заснул. И Снуппи тоже. Какая трогательная сцена, Шимс!
— Да-с.
Шимс умерцал на кухню делать сэндвичи, и Генри продолжил, меланхолично кидая в спящего Снуппи конфетками монпансье:
— Так вот, я о Лендсире. Надо бы с ним встретиться.
— Могу позвонить Лансу и узнать, что там с Лендсиром. Он наверняка в курсе, — сказал я. — Шимс!.. Шимс!!!
— Да-с? — с легким опозданьем зажегся Шимс, благоухая ветчиной.
— Соедини меня с Лансом Транквудом.
— Хорошо-с.
Он подошел к телефонному аппарату и через некоторое время изрек:
— Сэр Ланселот Транквуд у телефона-с. Изволите взять трубку-с?
— Придется, Шимс.
Глава 13
Ланс Транквуд — пожилой джентльмен с ясным взором и здоровыми наклонностями. Его язык никогда не бывает обложен, белки глаз всегда белые, иногда чуть нагловатые, а руки дрожат только в том случае, если он приподнял автомобиль за капот и какое-то время его удерживает. Но такая ситуация маловероятна — своего автомобиля у него нет, а чужой ему не доверят, потому что он его тут же пропьет или проиграет на скачках, это зависит от сезона.
Говорить с ним — одно удовольствие. Но пытаться из него что-то вытянуть — совсем другое. Потому что язык его не только не обложен, но вдобавок чрезвычайно хорошо подвешен. Его лечащий врач вообще утверждает, что это не язык вовсе, а помело, и квартирная хозяйка, знающая сей длинный орган весьма коротко, склонна согласиться с таким мнением. А поскольку врачи лучше нас с вами разбираются в органах, равно как и квартирные хозяйки — в помелах, то их вердикт не оспоришь.
В общем, Ланс за каких-нибудь пять минут телефонного разговора выудил у меня всю подноготную о Баскервилях и столько сведений о собаке, что мог бы ее шантажировать. Ну то есть, мог бы, окажись она кредитоспособна, ведь это пока что не факт. И будь даже собака кредитоспособна, у нее наверняка был бы опекун, ведь животные нечасто достигают совершеннолетнего возраста. А собаку, имеющую опекуна, но не умеющую разговаривать, тем более такую собаку, как Баскервильская, что словам предпочитает дела, да еще и в то время как пламя клубится из пасти ее, ни один разумный человек шантажировать не станет. Тем не менее, по тому, как дергался и извивался Генри, слушая нашу беседу, было понятно, что я выболтал много лишнего. Я и сам это чувствовал, знаете, такое гадкое ощущение, когда язык мелет, мелет, а мозг думает: «Что ты несешь, идиот?!». Но узнал взамен только то, что Лендсир вернул бороду назад Лансу, а уж он ее отдал другому художнику, Лайонсу, чтобы тот напугал поклонника своей жены.
— А у жен бывают поклонники? — недоверчиво переспросил я.
— У этой, видимо, нашелся, — находчиво ответил Ланс.
— И он боится бороды? — удивился я.
— Наверно, очень молодой. Я тоже в детстве бород боялся. Я собственно, и сейчас бреюсь два раза в день, мало ли. А чужих жен я в детстве не боялся, они мне даже нравились. Например, мама. Она ведь была женой папы. И тем не менее…
— Что «тем не менее»?
— Тем не менее, я был младшим сыном, так что эдиповым комплексом не страдал. Ведь никакого смысла страдать эдиповым комплексом, если титул не наследуешь. А кстати, сэр Чарльз Баскервиль кому денежки-то оставил?
Но тут у меня хватило ума закруглиться. Я распрощался с Лансом, оставив этот вопрос без ответа. Но положив трубку, я обратил его, то есть вопрос, к Генри.
— А что, Генри, — спросил я, — оставил дядя завещание?
— Дело темное… — сказал Генри. — Все равно узнаешь. Только ты, старик, не трепись.
— Не буду, — пообещал я.
— Он по всем правилам составил завещание и назначил душеприказчиком некого Мортимера. Наверняка какого-то старого маразматика, трясущегося сутягу со скрюченными подагрической фигой пальцами, который во сне кладет голову на свод законов Британии.
— Тсс — прервал его я, зверски, словно пристяжная лошадь, покосившись на спящего Грегори.
— Он??? — одними губами проартикулировал Генри.
— Угу!!! — беззвучно кивнул я.
Генри сокрушенно покачал головой, перестал швырять монпансье в Снуппи и отметил про себя: «Не кладет».
— А что, содержание завещания неизвестно?
— Нет. Дядюшка пожелал, чтобы текст его огласили через две недели после похорон.
— Значит, он не просил себя кремировать?
— Не просил. Почему «значит»?
— Потому что если труп кремирован, нет смысла ждать две недели.
— Я не понимаю, к чему ты клонишь. Но кажется мне, эти девонширцы и так не будут ждать две недели. В первую ж ночь залезут да посмотрят.
— А оно в гробу?
— Что «оно»?
— Не знаю. Оно. Которое в завещании.
