class="title2">
Глава IV
ТЯГОТЫ ФАБРИКАНТА
В книжке руанского ткача, о которой я уже упоминал,[124] говорится: «Все владельцы фабрик по происхождению — рабочие» — и в другом месте: «Большинство современных фабрикантов — трудолюбивые и бережливые рабочие первых лет Реставрации». Мне кажется, что это — общее положение, относящееся не только к Руану.
Многие подрядчики по строительству домов говорили мне, что, приехав в Париж, они сначала работали каменщиками, плотниками и т. д.
Если простые рабочие сумели стать хозяевами в такой отрасли промышленности, как строительство, сложное по своему характеру и требующее больших затрат, то и подавно нет ничего удивительного, что им удалось сделаться владельцами предприятий там, где требовалось меньше капитальных вложений, а именно в мелкой кустарной промышленности и в розничной торговле. Количество выданных патентов на торгово промышленные заведения, остававшееся в годы Империи почти без изменений, после 1815 г. за тридцать лет удвоилось. Около шестисот тысяч человек стало фабрикантами и торговцами. А так как во Франции всякий, кто может скромно прожить на свои сбережения, не станет рисковать ими, вкладывая их в промышленность, то смело можно сказать, что по меньшей мере полмиллиона рабочих стали хозяевами предприятий и обрели то, что им казалось независимым положением.
Этот процесс шел особенно быстро в первом десятилетии, т. е. в 1815—1825 годах. После воины промышленность сделалась для храбрых солдат новым театром сражений. Они кинулись на приступ и без труда заняли господствующие позиции. Их вера в себя была так велика, что они заразили ею даже капиталистов, снабдивших их деньгами. Их напористость побеждала самых равнодушных; легко было поверить, что эти вояки вновь одержат ряд побед — на этот раз в промышленности — и возьмут, таким образом, реванш за разгром Империи. Никак нельзя отрицать того, что эти рабочие, выбившиеся в люди и основавшие наши фабрики, обладали замечательными свойствами: предприимчивостью, отвагой, инициативой, умением верно оценивать момент. Многие из них разбогатели; сумеют ли их сыновья не разориться?
И все же, несмотря на эти положительные качества, фабриканты, появившиеся в 1815 году, не избежали деморализующего влияния той недоброй эпохи. Поражению на политической арене всегда сопутствует и моральное падение; в этом можно было тогда убедиться. От военных лет у новоявленных предпринимателей осталось не чувство чести, а привычка к насилию; им не было дела ни до людей, ни до интересов общества, ни до будущего; особенно они не щадили рабочих и потребителей.
Но рабочих в те времена было еще мало; их не хватало для обслуживания машин, несмотря на краткость обучения. Поэтому фабриканты были вынуждены платить рабочим сравнительно много. Они вербовали рабочую силу и в городе, и в деревне. От этих рекрутов труда требовалось подчиняться машине, быть неутомимыми, как она. Промышленники руководствовались тем же принципом, что императоры: не жалеть людей, лишь бы быстрее выиграть войну. Свойственная характеру французов нетерпеливость часто заставляет их быть жестокими с животными; она же явилась причиной того, что с рабочими, возродив военные традиции, стали обращаться как с солдатами. Трудитесь быстрее! Рысью бегом, как в атаку! А если кто погибнет — тем хуже для него.
В области торговли тогдашние фабриканты вели себя, как в завоеванной стране. Они драли с покупателей по три шкуры, как парижские лавочницы — с казаков[125] в 1815 году. Обвешивая и обмеривая клиентов, фальсифицируя товары, предприниматели быстро нажились и удалились на покой, лишив Францию лучших рынков сбыта, надолго подорвав ее коммерческую репутацию и, что еще хуже, оказав Англии важную услугу: они толкнули в ее объятия целый мир — Латинскую Америку, мир, подражавший нашей Революции.[126]
Преемникам этих фабрикантов — их сыновьям или старшим мастерам — нужно теперь затратить немало усилий, чтобы восстановить доброе имя французской промышленности. Они удивляются и возмущаются, что их доходы так снизились. Многие охотно ликвидировали бы свои предприятия, но вложенные капиталы требуют: «Дальше! Дальше!».
В других странах промышленность базируется на крупных вложениях, на давно установившихся обычаях, традициях, на прочных связях; сбыт там обеспечен налаженной, хорошо развитой торговлей. У нас же, по правде говоря, промышленность — поле сражения. Предприимчивый рабочий, сумевший внушить доверие, начинает дело в кредит; молодой человек отваживается рискнуть небольшим капитальцем, доставшимся от отца, или приданым жены, или опять-таки занимает нужную сумму. Счастье его, если он успеет вернуть ее до очередного кризиса, который повторяется каждые шесть лет: в 1818, 1825, 1830, 1836 годах. Вечно одна и та же картина: через год или два после кризиса спрос возобновляется, урок забыт; получив несколько заказов, окрыленный надеждой фабрикант думает, что дело пойдет на лад. Он спешит, понукает, выжимает и из рабочих, и из машин все, что может; на короткое время он становится Бонапартом промышленности, как в 20 е годы. Затем — перепроизводство, излишки товаров некуда девать, приходится продавать их в убыток... Вдобавок дорого стоившие машины почти каждые пять лет либо изнашиваются, либо устаревают; если и получена прибыль — она уходит на то, чтобы заменить машины новыми.
Капиталист, наученный горьким опытом, приходит к убеждению, что Франция более склонна к предпринимательству, чем к торговле, что производить легче, чем продавать. И он, не имея никаких гарантий, ссужает деньги новому фабриканту, как человеку, который пускается в опасное плавание. Ведь самые лучшие фабрики можно продать только с большим убытком; стоимость их новенького оборудования через несколько лет упадет до стоимости железа и меди, из которых оно изготовлено. Обеспечением кредитору служит не фабрика, а сам предприниматель, которого можно по крайней мере посадить в тюрьму за неплатеж. Вот какое значение имеет его подпись на векселях. Фабрикант прекрасно знает, что, бросившись очертя голову в этот водоворот, он заложил самого себя, а частенько — поставил на карту благополучие жены, детей, спокойную старость тестя, доброе имя чересчур доверчивого друга, чужие ценности, отданные на хранение... Стало быть, надо отбросить все колебания, победить или умереть, разбогатеть или же кинуться в воду.
В таком положении человек редко бывает мягкосердечным. Разве станет он проявлять доброту и внимание к своим рабочим и служащим? Это было бы чудом. Глядите, как он торопливо обходит свою фабрику, угрюмый, насупленный... Когда он в одном конце цеха, в другом конце рабочие шепчутся: «Хозяин нынче не в духе... Как он разнес мастера!». Он обращается с рабочими так, как недавно обращались с ним самим. Он всюду рыщет в поисках денег: из Базеля ездит в Мюлуз, из Руана — в Девиль. Он ругает порядки; кругом удивляются, не зная, что жид только
