завернутая в тайну и помещенная внутри головоломки» (один из вариантов перевода). Но мы сейчас обратим внимание на очевидное противоречие, кроющееся в такого рода утверждениях. Получается, что мы, русские, по своей ментальности, особенностям национального характера склонны к противоположным по направлению и качеству действиям. То же самое можно наблюдать и в том, как русский человек относится к своему отечеству. Он может его одновременно нежно, без памяти любить, и в тот же самый миг жестоко его критиковать, отыскивать видимые и невидимые пороки и скверные стороны государственного устройства. Эта «отрицательность» упирается как раз в эту амбивалентную особенность национального сознания. Русский человек гораздо быстрее и легче обнаружит недостатки управления, некомпетентность властей, отсутствие нормальных дорог, всеобщую безалаберность, чем собственное желание заниматься текущими делами, незначительными и кажущимися ему неважными. Кто только из великих умов не оттоптался на этой беспощадной критике русского общества и России как государства. При этом изначально, особенно ярко с начала XIX века, стала звучать нота необходимого учительства у Запада, обнаружения на «той» стороне подлинных культуры и света. Этот парадокс объясняется достаточно просто, именно с конца XVIII и в начале XIX века, еще до войны с Наполеоном, русское дворянство стало достаточно часто выезжать в Европу, посещать модные курорты, европейские столицы и пр.
Такого рода «брюзжание» стало во многом общим местом для тогдашнего великосветского дискурса, и надо было обладать масштабом личности Пушкина, чтобы противопоставить такому мнению иную, скажем аккуратно, патриотическую позицию. Конечно, в определенной степени после Наполеона эта линия «преклонения» перед Западом вначале сошла на «нет», но очень скоро нашлись новые очаги поклонения в виде немецкой культуры, и особенно, немецкой философии.
Россия, конечно, активно усваивала идеи европейского Просвещения. Они, будучи чрезвычайно плодотворными для развития культуры и общественного сознания, влияли на просвещенческий стандарт восприятия мира русским обществом, который породил в свою очередь идеи широкого образования, развития искусств и науки, воспитания свободного гражданина (при этом приветствовались и атеистические настроения), способствовали зарождению в России соответствующих моделей жизни и поведения. Так что объективная подкладка под такого рода возвышенным отношением к Западу существовала в русском обществе, и от этого обстоятельства никуда не деться, анализируя взаимоотношения России и Европы.
Эти взгляды и настроения сопрягались с врожденным чувством большинства русских людей – от дворянства до крестьян – любви к своей родине. Такой симбиоз не мог не породить известной двойственности в образе мысли и в социальном поведении, прежде всего, образованного слоя русского общества, дворянства. Более того, на определенном этапе развития России тенденция социального критицизма стала выступать в качестве довлеющей для определенных классов общества. Я много анализировал этот феномен в своих книгах, обращая внимание на то, что наиболее революционизируемым стратом русского социума были так называемые разночинцы, выходцы из деклассированных, во многом маргинальных, слоев русского общества. Именно они, в итоге, стали тем самым горючим материалом, который удалось вначале воспламенить народовольцам, устроившим террористическую войну с собственным государством, а потом вовлечь в этот процесс и более широкие слои населения, какие сподобились на целый цикл революционных потрясений России в начале XX века.
Ментально это легко легло на вышеотмеченную двойственность национального характера, уверовавшего, что где-то, но не у нас, и порядка больше, и люди живут лучше, и «дороги есть», а здесь, у себя в отечестве одно сплошное безобразие. К тому же на это накладывалось архаическое чувство, так или иначе, подспудно объединявшее русское общество, что Россия – это богоизбранная страна, «третий Рим», что такого близкого Богу народа нет больше нигде на свете.
Для того, чтобы прочувствовать все эти противоречия, носящие во многом сказочный характер с точки зрения западного рационализма, достаточно обратиться не к трудам философов, социологов, историков того, да и нашего, времени, но к текстам русской литературы, которая объяснила все эти контрадикции лучше всякого Гегеля. Так и привык жить русский человек в тенетах этого раздвоенного отношения к своей родине, выбирая то или другое к ней отношение в зависимости от исторической ситуации.
Вот и Герцен, на которого я уже не раз ссылался в этой книге, представляет собой истинного русака – и любящего Запад и его ненавидящего, но зеркальным образом так же относящимся к России. В конце XIX века и в начале революционного двадцатого столетия такое отношение ярко было выражено у великого русского парадоксалиста Василия Розанова.
Русскому человеку всегда не хватало и не хватает до сих пор той самой пушкинской трезвости отношения к своей родине, какую мы обнаруживаем в его писаниях, дневниках, письмах и во всем его творчестве. Уже позже, другой русский трезвомыслящий писатель, Михаил Булгаков, заметит, что русский человек более всего страдает от «неуважения себя». Это наша родовая черта, какая не позволяет выверено и продуманно относиться к жизни России, ее истории. Это мешает и каждому из нас, русских мыслителей XXI века, четким образом позиционировать самих себя, свои труды, свою семейную жизнь, связанную с рождением и воспитанием детей и внуков, на фоне и, не отрывая себя, от жизни твоего государства. Слишком многое в нем тебе не нравится, хочется исправить, наладить должным образом – таков основной лейтмотив менталитета русского человека. А гордость за отчизну и почтение к национальным святыням он проявляет в основном по тем или иным датам. Такого рода психологическая парадоксальность выразилась в русской поговорке, совершенно не понимаемой западным сознанием, – «кого люблю – того и бью».
Понятно, что и русское государство не очень много делало в своей истории, чтобы пробуждать и воспитывать добрые чувства по отношению к самому себе в своих гражданах. Пренебрежительное отношение к частной человеческой жизни, восприятие индивида в первую очередь как винтика общей государственной машины и части социальных структур, весьма легкомысленное, если не сказать тверже – наплевательское отношение к бытовой, повседневной жизни каждого русского человека, – все это хорошо знакомо русскому человеку, независимо от того, в какой исторической эпохе ему довелось родиться и жить в России. Это обесценивание жизни отдельного человека, какое было присуще существованию русского государства на протяжении всей его истории, имеет два основных аспекта. С одной стороны, государство, так настроенное, куда легче посылает своих граждан на всякого рода войны, на «великие» и рабские по существу стройки, сравнимые с древнеегипетскими трудами по созданию пирамид, а с другой, и сам человек привыкает к такой парадигме своих отношений с государством. Оно, государство, всегда главнее, важнее, мощнее, чем отдельный, «маленький» человек – в ментальности русских людей. Соответственно выстраивается и «картина мира» в сопутствующей данным отношениям отдельного человека и государства, культуре.
Русская литература особенно остро ощущала
