Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 30
Саша пошел к двери.
Ира рванулась за ним. Мишка растерялся.
Двое уходили, а третий стоял перед оторванной вешалкой.
– Можно я приду потом? – виновато спросил он. – Можно? Я сделаю, ты не волнуйся. Я принесу алебастр… Мы приклеим ее мертво…
– У меня есть алебастр, – сказала Шурка. – На балконе целая банка.
– Замечательно! – бормотал Мишка. – Но через час, ладно? – И он ушел за теми.
Шурка села на табуретку под вешалку.
14
Сегодня воскресенье. Оксана Михайловна хотела пойти за город, пешком, тихими улицами. Ей снился этот ее неприятный сон. Чужой ребенок вдавливал ее в гальку. И она проснулась с ощущением счастья, но тут же поняла, что никакое это не счастье, а, наоборот, неприятность. Она не понимает этот сон, боится его и ненавидит. Каждый раз она старается объяснить его для себя. Видимо, думает она, я что-то подобное видела в детстве. Может, я и есть тот самый толстый ребенок, и это я давлю свою мать? Воспоминания о раннем детстве у Оксаны Михайловны были несобранные, рваные. Но совершенно точно, что в них не было моря. Наоборот, исключительная сушь…
Желтая степь, а по ней катится перекати-поле или какая-то другая сухая, шелестящая трава. А Оксана маленькая стоит у глиняного домика. Это Казахстан.
Снова степь, на этот раз зеленая и сырая… И Оксане не разрешается уходить далеко. Это уже где-то под Астраханью.
В школу она пошла в сороковом году в Краматорске. Они жили прямо рядом с какой-то большой шахтой, коптящей горьким дымом.
Потом эвакуация. Это было уже подробно вспоминаемое детство. Урал. Возвращение отца после войны.
Впервые море Оксана увидела в свой первый трудовой отпуск, который провела в «Артеке» воспитательницей. Вот тогда она полюбила лежать близко к воде и ждать, когда легонько накроет волной и будет ощущение покоя и счастья, как будто ты не «сапиенс» вовсе, а просто часть природы – дерево там, трава, песок… Видимо, из этого безмыслия и сотворился этот ее повторяющийся сон.
Похлестав себя сильным душем, Оксана Михайловна выпила чашку кофе с кусочком сыра без хлеба и вышла на улицу. Во дворе выколачивала ковер ее соседка, врач-невропатолог. Соседка бросила свое дело и спросила Оксану Михайловну.
– Вы не знаете, для чего нам, женщинам, дается воскресенье? – И она показала на свой ковер, на чужое белье на веревках.
– Я, например, иду гулять, – ответила Оксана Михайловна. – Выкиньте свой палас и идемте…
Невропатолог смотрела на Оксану Михайловну – свежую, подтянутую, бодрую – и придумывала ответ. Самый близкий и самый точный был бы такой: «Хорошо вам, старой деве… А мой муж уют ценит. А какой уют без ковра?»
Ответила же невропатолог элегантно:
– Гуляйте на здоровье, Оксана Михайловна, вы детям нашим нужна сильная. На вас школа держится.
Невропатолог посмотрела ей вслед и отметила, какая у Оксаны Михайловны прямая спина, а вот ноги дрябловаты. Есть разная последовательность старения. У кого она начинается с лица, у кого с живота, у кого с ног… У Оксаны подсыхают лодыжки.
Невропатолог шмякнула по ковру выбивалкой, глотнула родной домашней пыли и успокоилась.
Оксана же Михайловна поднялась на косогор и села на камень, который считала своим. Она действительно стала быстро уставать. Раньше ей ничего не стоило взбежать на любую высоту, а сейчас першило в горле и сердце билось, как будто его раскачали.
Думалось ей о разном. О том, что «баушка» совсем слаба, и хоть бюллетень она не берет и в школу приходит, все равно все вопросы решает она, Оксана Михайловна.
Школа с горы кажется серенькой коробочкой. И видно, как к ней просто вплотную прижался шарик цирка. В горсовете Оксана Михайловна видела перспективный план перестройки города. Там цирк совсем в другом месте, громадное строение-сомбреро, по типу сочинского. А старый цирк просто снесут… Но когда это еще будет – цирк-сомбреро… Наверное, когда она уйдет на пенсию. А это еще не так скоро…
Недавно «баушка» сказала:
– Как Ирочка Полякова похорошела!
Оксана Михайловна потеряла дар речи. То есть?! Все ведь наоборот!
– Ну, знаете… – сказала она и посмотрела на «баушку» так, что та махнула на нее рукой.
– Фу! Как нехорошо вы смотрите! Но я повторю вам: девочка похорошела, потому что страдает… Слава богу, она сошла, наконец, с плаката… Я выдам ей премию за первую в жизни двойку.
Оксане Михайловне хотелось крикнуть: «Товарищи! Посмотрите! Нужны ли еще аргументы?»
Сидя на камне, она еще раз испытала этот свой испепеляющий гнев. «То-ва-ри-щи!»
С камня ей хорошо было видно, как кто-то подымался наверх. Она не взяла очки, поэтому не могла разобрать, кто. Видела: человек, заметив ее, остановился и пошел в сторону. Еще немного, и совсем скрылся.
15
Они шли втроем и молчали. Ира, Саша и Мишка.
– Пошли в кино? – предложил Мишка.
– Между прочим, – сказала Ира, – вешалку надо было бы починить. У них же нет в доме мужчины.
– А я что? Против? – ответил Мишка. – Я сегодня же… Потом… Пусть повисит чуток на одном гвозде…
И он засмеялся, приглашая их похохотать над висящей на одном гвозде вешалкой. Но никто не засмеялся.
– Ира права, – сказал вдруг Саша. – Ты сейчас не можешь, а у меня как раз есть время… Я починю… Раз у нее есть алебастр, это пара пустяков. Пока, ребята, а? Я пойду?
И он пошел, а потом даже почему-то побежал.
– Иди! – тускло, тихо, равнодушно и будто только себе сказала Ира. И повторила: – Иди, иди…
– Ты возьми толстый шуруп! – кричал вслед Мишка. – И найди крепкую деревяшку…
Но Саша уже убежал, а Мишка, не веря тому, что он все-таки остался вдвоем с Ирой, запрокинул голову и закричал, как очень горластая развеселившаяся птица. Вот так взял да и закричал.
– Громче можешь? – спросила Ира.
– Могу! – радостно ответил Мишка и закричал еще громче.
– Кретин! – сказала она ему четко и тоже громко. – Кретин! Идиот! Чтоб ты сдох!
Из дневника Лены Шубниковой
Я шла по дороге в синей юбке, белой кофте, галстуке и испанке. Он подошел ко мне и сказал: «Можно я пойду рядом в ногу?» И пошел. В ногу. Потом сказал: «Смотрите, как это у нас ладно получается, а если еще и запеть…» Дошли до дома. Он снял линялую джинсовую кепочку. «Володя Скворцов, девятнадцать лет, студент». И повернулся спиной. На стройотрядовской куртке было написано: «Автодорожник». Я назвала себя. «Как вы замечательно говорите», – засмеялся он. А я так растерялась, что забыла сказать важное: мне уже двадцать два! Двадцать два, а не девятнадцать.
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 30
