— Дура. Он даже не заряжен.
Он был сильно пьян. Я дергалась, но это было лишь трепыханием беспомощного мотылька, борющегося с порывом ветра. Что я против него? Букашка, бумажный лист, пыль. Я заглянула в его глаза и поняла, что он безумен. В них плескалась животная похоть, бешеное золотое пламя вокруг расширенных от гнева и алкоголя зрачков. Каждый жест, каждое прикосновение клеймило и подчиняло, ломало и доставляло боль, которая, казалось, его только распаляла. Он хотел причинить мне страдания. Он свалил меня на пол и сел верхом, сдирая остатки платья. Руки за спиной мгновенно затекли от тяжести двух тел, пальцы ломило. Он выкручивал соски, тянул и хватался за грудь с такой силой, что с пересохших потрескавшихся губ слетал крик боли. Он хотел моих криков. От очередного прикосновения из глаз потекли слезы, и я едва не стала умолять остановиться. К боли примешивалась жгучая необъяснимая обида. Почему я? За что?
— Ты этого добивалась? Так тебе нравится?
Он склонился и провел жесткими пальцами по горлу, прижал, наблюдая, как асфиксия искажает мое лицо, как открывается рот и дергается голова. На мгновение перед глазами померкло, я решила, что это конец. Безрезультатно пыталась освободить руки, но эти попытки лишь усиливали мучения. Я уже не чувствовала онемевших пальцев.
Де Во отпустил мою шею, и я судорожно хватала воздух, будто пыталась выпить его большими глотками. Он расстегнул штаны, освобождая огромный, налитый кровью член. Схватил меня за волосы, вынудив поднять голову. Нажал на мою челюсть, заставляя открыть рот, и приставил горячую головку к губам:
— Если дернешься — выбью все зубы.
Член толкнулся внутрь, доставая до самого горла и лишая возможности дышать, заходил уверенными толчками. Я ничего не видела от застилающих глаза слез. Слюна текла по подбородку, из горла вырывался то ли всхлип, то ли вой, прерываемый яростными движениями, челюсть свело. Казалось, этому не будет конца. Я не могла дышать. Воздух заканчивался, и становилось панически страшно. Теперь я молила только об одном — о капле кислорода.
Наконец, он освободил мой рот, и я судорожно задышала, шумно втягивая воздух. Де Во разжал хватку, размазал слюни по лицу, сминая пальцами губы, отстранился и раздвинул мои ноги. Он вошел на сухую, резким толчком, до упора, не жалея. Казалось, меня разорвет. От боли звенело в ушах. Я заходилась криком, но не слышала сама себя. Я изогнулась, ловя ртом воздух и беспомощно пытаясь отползти, но он схватил меня за подбородок и заставил смотреть в его безумные глаза:
— Ты моя, — его лицо качалось надо мной, упавшая коса щекотала шею, как змея, как плеть. — Моя шлюха. Повтори это.
Никогда. Не скажу, чего бы мне это не стоило. Пусть лучше убьет.
Казалось, мое упорство только распаляло. Он склонился совсем близко, укусил за губу так, что я взвыла, и прорычал прямо в рот, дыша алкоголем:
— Ты моя шлюха, — голос вырывался низким хрипом. — Скажи это.
— Нет.
Я не узнала собственный голос. Слово вырвалось прежде, чем я успела подумать.
Он ударил по щеке наотмашь, с оттяжкой:
— Ты скажешь, наглая дрянь. Скажешь все, что я хочу. Не сейчас, так потом.
Он резко отстранился, перевернул меня на живот и раздвинул ягодицы, будто хотел разорвать. То, что было прежде, не было болью. Перед глазами почернело, я беспомощно скребла ногтями по холодной стали, пытаясь отползти, но это было бесполезно, я лишь слабела. Невыносимые толчки лишали последней выдержки, уничтожали, раздирали. Я выла в голос, стучала по полу ладонями и снова выла, моля о смерти при каждом движении. До тех пор, пока ушибленные ладони не стали болеть, но это не отвлекало от той, другой боли. Незнакомой, непостижимой, невозможной. Он неистово вколачивался в меня, с рычанием, с тяжелым шумным дыханием, потом отстранился на руках и ускорился, собираясь кончить. После нескольких яростных толчков он задрожал со сдавленным стоном, излился и обмяк во мне, накрыв неподъемным телом
Казалось, меня вскрыли тупым ножом, вывалили потроха и оставили умирать, засыпав солью. В такт бешеным ударам сердца пульсировала жгучая дерущая боль.
Я клялась себе, что никто не тронет меня без моего согласия. Невелика цена моим клятвам.
20
Я сошла с трапа и заслонила рукой привыкшие к искусственному освещению глаза. Сердце Империи встретило нестерпимо-кровавым закатом. Вспышки света отражались от стекла и стали, слепили. На песчаном Норбонне воздух был колкий и сухой, пах нагретым камнем. Он дубил кожу, обдирал слизистую, стоило выйти в пустыню без платка на лице. На Форсе — тяжелый и плотный, с першащими нотками оседающей в горле плесени. Здесь же хотелось дышать полной грудью, но после нескольких глубоких вдохов закружилась голова. Я остановилась и прижала ладони к лицу, но меня тут же толкнул в спину конвоир — один из рядовых де Во. С другой стороны корабля, со стороны парадного трапа, доносилась трубная музыка — встречали Великого Сенатора. В воздухе плыло сладковатое марево, порывы ветра бросали под ноги багровые лепестки пурпурного бондисана — любимого цветка императора, — которыми выстелили дорогу старому толстяку. Даже на Норбонне знали, что стоит положить тычинку этого цветка в бокал с вином — и напиток превратится в смертельный яд. Я нагнулась, подобрала помятый лепесток и потерла пальцами. Кожа окрасилась дурманящим соком, неотличимым по цвету от крови. Я никогда не видела таких цветов. Можно сказать, вообще не видела цветов. На Норбонне выживали только сухие желтые колючки, которые мы называли Слеза варана. Они зацветали мелкими синими соцветиями с жесткими сухими лепестками. Других цветов не было. Здесь, в Сердце Империи, как говорили, есть и огромные деревья с разлапистыми, как пятерня листьями, и зеленая трава.
Конвоир втолкнул меня в грузовой корвет, швырнул на лавку, шагнул следом и запер дверь. Я смотрела, как опускается стальная створа, отрезая красный закатный свет. Движение было мягким и почти бесшумным. Я прислонилась спиной к стенке, слушая тихий гул двигателя, отдававшийся в металле легкой вибрацией.
Я пыталась убедить себя, что во мне уже не было страха. Разве мой мучитель может сделать что-то страшнее, чем растоптать плоть? Уже растоптал, присвоил, подчинил. Но тело болело так, что не выдержит даже самого нежного прикосновения, не говоря уже о повторении подобного кошмара. Меня передернуло, я поежилась и обхватила себя руками. Я с трудом сидела, стараясь переносить вес на бедро, иначе было почти невыносимо, будто в дело пускали раскаленный прут, оставивший ожоги. Между ног от малейшего движения поднималась волна тянущей боли. Белая кожа пестрела чернильными синяками, хранившими форму его грубых пальцев. Рассеченная щека припухла и пульсировала болью, как нарыв. Я была сплошной ноющей раной. Остались лишь мои чувства и желания — но до них ему не добраться.
Корвет остановился с легким приятным шуршанием, будто выкатился на мелкий гравий. Дверь поехала вверх, открывая тоннель полутемного коридора, освещенного двумя полосами пульсирующего белого света. Я ненавидела этот свет. Меня повели вдоль нервных линий, и навстречу вышел высокий красивый полукровка в желтой расшитой мантии поверх белого полосатого жилета с золотым кушаком. Надсмотрщик? Управляющий? Он кивнул моему конвоиру, приглашая следовать за ним, и свернул налево, где светилась платформа лифта. Меня толкнули на платформу, следом ступил полукровка. Драгун сказал, что ему велено сопроводить до конца, и шагнул следом.
