«Ана закинула ногу на ногу и принялась покачивать ступней, вот так. Я не знаю, намеренно ли она это сделала… но я невольно залюбовался ею… Нам стало проще общаться: Монтес не то чтобы открыто со мной флиртовала, но, отвечая на некоторые вопросы, была как-то по-особенному мила».
Как вы уже знаете, когда Кармайкл поинтересовался, кто звонил ей в тот день, Монтес сказала, что не припоминает никакого звонка. Это должно было стать следующим тревожным сигналом, поскольку противоречило показаниям ее коллег, также находившихся в тот день в штабе: они утверждали, что Монтес говорила с кем-то по телефону. Но, с другой стороны, день тогда выдался длинный и тяжелый. Дело было в самый разгар международного кризиса. Так что товарищи Аны вполне могли с кем-то ее перепутать.
И была еще одна странность – в какой-то момент реакция Аны удивила Скотта. В конце беседы он задал ей несколько вопросов о том, что она делала в тот день, после того как уехала из Пентагона. Это стандартный алгоритм допроса. Кармайклу нужна была максимально подробная картина всех ее перемещений в тот вечер.
Он спросил Монтес, куда она отправилась после работы. Она пояснила, что поехала домой. Кармайкл уточнил, где именно Ана припарковалась. На стоянке через дорогу. Видела ли она кого-нибудь, пока ставила машину? Нет, никого.
«Я сказал: “Ладно, с этим разобрались. Значит, вы поставили машину, перешли через улицу… Ну а что потом? Может, встретили кого-нибудь?” И вот тут ее поведение как-то странно трансформировалось. Учтите, к тому моменту мы проговорили почти два часа, практически стали приятелями, ну не такими уж близкими, но между нами возникло взаимопонимание. Ана шутила и все такое, время от времени отпускала какие-то забавные замечания – чувствовалось, что ей со мной легко, даже уютно, если хотите.
И вдруг совершенно внезапно она резко переменилась. Буквально на глазах: вот только что она почти флиртовала и ей явно было в моем обществе комфортно… А потом – бац! Мне на ум невольно пришел несмышленый ребенок, которого поймали на месте преступления в тот момент, когда он потихоньку стащил из коробки печенье: малыш прячет руку за спину, а мать строго спрашивает: “Что это у тебя там?” Ана ответила отрицательно, но при этом посмотрела на меня, и… взгляд у нее был такой: “Что ты знаешь? Откуда знаешь? Хочешь меня изобличить? Пожалуйста, не надо!”»
Уже после ареста Аны Монтес следствие установило, что на самом деле произошло в тот вечер. У нее с кубинским руководством было условлено: если она вдруг заметит на улице кого-то из своих прежних связных, значит, кураторам срочно нужно встретиться с ней. Она должна просто пройти мимо, а наутро явиться на встречу в заранее оговоренное место. В тот вечер, вернувшись из Пентагона, она увидела возле дома одного из своих связных. И когда Кармайкл поинтересовался, не встретила ли Ана по пути кого-либо из знакомых, она, вероятно, подумала, что Скотт в курсе этой схемы – что ее уже разоблачили.
«Ана до смерти перепугалась. Она думала, я все знаю, а я ни о чем даже не ведал – как говорится, ни сном ни духом. Я не мог понять, на что именно набрел. Чувствовал: что-то здесь такое кроется, что-то нечисто. После беседы я еще раз вернулся к этому моменту… и как я поступил? Да сделал то же, что делает в таких случаях любой человек… Я придумал собеседнице оправдание.
Я подумал: “Ну, может, Ана встречается с женатым мужчиной и всячески скрывает этот факт. Или, допустим, она лесбиянка, крутит роман с какой-нибудь девицей и не хочет, чтобы мы об этом узнали, потому и занервничала”. В общем, я стал перебирать такого рода естественные объяснения – и принял их: так проще, и голову ломать не надо».
Ана Монтес не была супершпионкой. Это ей было и не нужно. В мире, где у подавляющего большинства людей распознаватель лжи находится в положении «ВЫКЛ.», работа шпиона легка и приятна. А может, Скотт Кармайкл просто схалтурил, недостаточно тщательно подошел к делу? Вовсе даже нет. Он поступил точно так, как, согласно теории Левина, предписывает нам всем презумпция правдивости: исходил из убеждения, что Ана Монтес говорит правду, и – едва ли сознавая это – старался все ее ответы подогнать под эту установку. Чтобы отказаться от презумпции правдивости, человеку нужен «спусковой крючок», но уровень сомнений, при котором этот самый крючок срабатывает, довольно высок. А Кармайкл даже не приблизился к этому порогу.
