— Плацет облаце, Льеца водица. Льеца водица, Неугодица. "Сварюсь", — осознал я четко и безальтернативно, обращаясь к тому немногому, что успел узнать о своей "встроенной паранормальщине".
Вода при удерживаемом живом огне разогрелась, вскипела неестественно быстро, паром заволокло все лифтовое пространство.
— Плацет… Пла… Пла… — заело, наконец, эту живую пластинку.
Девочка начала уменьшаться, будто таять, начиная с нижних конечностей.
Я орал — орал мысленно, безумно — моим нижним конечностям приходилось не легче. И держал бьющий из меня живой огонь, из последних сил, а как те кончились, так на одной незамутненной боли. Из моего носа что-то лилось, вряд ли водица, скорее, кровушка.
Вода перестала прибывать, когда в пузырящейся жидкости скрылась макушка моей несостоявшейся убийцы.
Когда лифт остановился, с треньком и скрежетом разошлись его двери, боли в ногах уже не было. Я их — ног — не чувствовал ниже колена, как и не было их вовсе.
Топот маленьких ножек, всклокоченные волосы и шерсть дыбом — вот, что встретило мое рухнувшее тело. Упал я, когда остатки горячей воды вытекли из кабины, заструившись весело по железобетонной лестнице вниз.
Меня вытянули на лестничную клетку в пару рук и пару лап, и только тогда к телу начала возвращаться подвижность. По чуть-чуть, сверху вниз.
О том, что с тем низом, я не хотел думать.
— Ведро! — скомандовал Кошар. — И ни одна дверь не должна распахнуться!
Парадник метнулся, пропав из моего поля зрения.
"Зачем?" — вяло подумалось мне. — "Водица уже утекла, по семи этажам собирать теперь капли"…
Манул же когтями, как днем с апельсином, начал резать на мне одежду.
"Мне огонь не вредит, но одежда? Почему одежда целехонька?" — предавался я бесцельным измышлениям.
Шок — штука действенная, я его порцию выхватил порядочную.
Раздался скрежет металла по полу.
— Волосы проверь, — велел Кошар, вприпрыжку мчась с моими вещами в лапах к большому эмалированному ведру.
По голове зашарили маленькие ручки.
Туда и одежда, и белье, и кеды отправились. И промокшие продукты, рассыпавшиеся при падении, и даже полиэтиленовый пакет. Лапа манула щедро выхватила горсть собственных шерстинок, те искрами упали на вещи. Полыхнуло.
Шерстистый поскакал обратно, осматривать и обнюхивать меня с головы до ног.
Мне осталось лишь апатично подумать, что как же я удачно не взял с собой бумажник, а мобильный брать не стал перед парком, так как незачем он мне там был.
Что они ищут, я понял, когда Кошар с шипением вытянул из царапины на руке, куда пришелся скользящий удар косичкой, рыбью чешуйку. Я и не заметил ту царапину.
— Теперь огонь живой по телу пускай! — спалив завонявшую стоялой водой чешуйку, потребовал от меня Кошар.
Что странно, пока вещи горели, ничем не пахло, хотя от паленых кед вонь должна была быть несусветная. Видимо, овинный хозяин как-то и на дым влиять был способен.
Я промычал что-то, сам не знаю что.
— Скорее же! — прикрикнул Кошар. — Нет воды, ее всю невелик собрал и выплеснул. Ну же!
"Хуже уже некуда", — подумал я и попросил проявиться свое живое пламя еще раз.
Объятия в этот раз вышли нежнее, теплее, стихия словно извинялась передо мной.
"Пустое", — мысленно изобразил улыбку я.
И понял, что чувствую свои ноги, все, целиком. Свои не сваренные ноги.
Так я узнал, что такое слезы облегчения.
Слезы по морщинистому лицу парадника катились, не переставая, при этом само лицо лучилось счастьем.
— Если б жешь… Кабы край… Я бы… Ох! — причитал Мал Тихомирыч, шмыгая носом.
Вот же: я в него при первой встрече полотенцем бросал, "тыкал", голос повышал, а в ответ такая искренность. Мне было стыдно. Очень. Поэтому я отводил глаза, высматривая что-то неведомое в глубокой тарелке, да работал ложкой.
Жор напал на меня после всего пережитого, я как умылся да оделся, сразу ринулся на кухню, заранее зная, что мало что найду. Видел ведь, как в большом эмалированном ведре в огне пропал свежезакупленный провиант. Так что на предложение Кошара отреагировал без раздумий:
— Овсянку? Холодную? Буду! — хотя никогда в любви к овсяной каше замечен не был.
Еще я подумывал откупорить-таки одну из бутылок с зеленым напитком, но попозже.
Ел я, кстати, стоя. Ощущать саму возможность стоять, вышагивать по небольшой кухонке — это было как бальзам на сердце. Оба табурета заняли мои уставшие, не меньше меня перенервничавшие спасители. Особенно утомленным выглядел Кошар, он даже лупил хвостом в замедленном темпе.
Мой информационный голод Кошар уже начал утолять, ответив на животрепещущий вопрос: "Не бессмертен ли я часом с встроенным живым огнем?" — что не все так восхитительно, как хотелось бы: очень скоро после повреждения тела надо обращаться к живому огню; серьезные повреждения он не исправит, руку, например, отрубленную не пришьет, не говоря про голову; от старения не убережет. Много побочных условий, не во всем мне понятных, но и то, что есть — бонус существенный.
— Живот натешил? — когда я донес до раковины пустую тарелку, спросил заревой батюшка, снова переключившись на речь, понятную мне в основном интуитивно. — Теперь рот свободен, говори говором. Что-то мы учуяли, что-то услыхали, но и тебя послушать охота.
Вздохнув, расписал словесно все события от парадной до седьмого этажа, максимально детально. Эти двое мне жизнь спасли, да и я сильно не прочь услышать их мысли о произошедшем.
