Книга Ката - Стейнар Браги

12

Весной, после того как Вале исполнилось четырнадцать, в семье начался сложный период. Девочка забросила музыкальную школу, участие в молодежной работе церкви и пение в церковном хоре, перестала по собственной инициативе встречаться с подругами. Иногда она становилась такой вспыльчивой, что Ката едва решалась заговорить с ней. Стала мыться реже, чем раньше, сгрызала ногти под корень; иногда вокруг ногтей у нее все было в крови, а кожа стала красной и припухшей.

Ката сводила ее к врачу. Тот рассказал им об обсессивно-компульсивном синдроме, разновидности «фагии»[13] – и Ката вспомнила эпизод из детства Валы: когда та обгорела на солнце и стала отрывать и отколупывать отслаивающиеся клочки кожи до тех пор, пока по всему телу не образовались кровоподтеки.

– Фагия, – решительно заявил врач и прописал несильнодействующий антидепрессант.

В один из «хороших» дней Вала изъявила желание иметь у себя в комнате телевизор, и Тоумас купил маленький плоскоэкранник. По выходным и по вечерам после школы дочь закрывалась у себя и глядела на экран с выражением лица, напоминающим то, с каким она играла в кукольном домике. Время от времени Вала издавала неприятный пронзительный смех, доносившийся вниз, в гостиную, а иногда много недель подряд не было слышно ни ее, ни телевизора.

Как-то вечером, проходя мимо ее комнаты, Ката услышала тихий плач. Она постучалась и, не дожидаясь ответа, вошла. «Мне плохо», – ответила Вала на вопрос матери, что с ней. Ката погладила ее по голове, затем легла рядом с ней в кровать и обняла ее. Дочка продолжала плакать, и Ката лежала с ней, пока та не заснула.

– Быть подростком тяжело: тело так быстро меняется, – сказал Тоумас за завтраком. Ката кивнула. Чтобы сделать хоть что-нибудь, она поговорила с Бриндис, товаркой Валы по молодежной работе, рассказала про ее состояние и попросила Бриндис прийти к ним в гости и попробовать куда-нибудь ее вытащить. Но все было напрасно. Когда классный руководитель сказал, что его беспокоит успеваемость Валы, Ката решила: пора что-то предпринять.

Решением всех этих проблем оказался хутор недалеко от города Квольсвётлюр, где жил дядя Тоумаса – белая ворона в их семье, – ставший фермером. Его сын Оулав превратил маленькую хибарку в одно из крупнейших в стране молочных хозяйств, поскольку не притрагивался к отцовским бутылкам, – и он пообещал повоспитывать их дочь.

Они подождали, пока Вала придет в особо хорошее расположение духа, и поделились с ней этой идеей; сказали, что свежий воздух очень полезен, а природа и животные дадут ей больше, чем работа для подростков в городе. Сначала Вала отказывалась, но со временем как будто устала сопротивляться им. Она заявляла:

– Я вам не стану вставать в восемь утра, или там коровёшек доить, – но, в конце концов, сама закинула книги и одежду в свой рюкзак и сказала, что будет рада съездить отдохнуть от них.

Они поехали на восток и распрощались во дворе хутора; Вала молчала, как и всю дорогу до того, и притворялась, что не замечает родителей. К северу над горизонтом возвышалась вершина Геклы, на востоке прятался в облаках ледник Мирдальсйёкюль. По пути домой Ката проплакала в машине до самого Сельфосса. Ее мучило подозрение, что они совершили ошибку, за которую потом дорого заплатят.

Остаток лета Вала отказывалась разговаривать с родителями. Оулав говорил, что она еще обижена на них, но что это просто «поза»: в деревне ей было хорошо, она каждое утро выставляла доильный аппарат, чистила стойла, а под вечер пригоняла коров домой. Интернет на хуторе был, но Вала не отвечала на и-мейлы от матери, а когда Ката захотела съездить навестить ее, Тоумас наотрез отказался: мол, дочери необходимо отдохнуть от них, – однако Ката подозревала, что он имел в виду только ее. Она почувствовала непонятную потребность за что-то извиниться, но успокоилась после беседы с пастором Видиром, хорошо знавшим Валу по молодежной работе. Он сказал, что такие «закидоны» на самом деле – не нашедшая верного пути любовь к Богу и что все заблудшие овцы, в конце концов, возвратятся домой.

В середине августа Вала приехала в город на автобусе. Тоумас и Ката встретили ее на автовокзале, а по дороге домой Вала гордо заявила, что в деревне ходила пьянствовать и завела себе парня, такого урода и тупицу, каких она даже в глуши не ожидала встретить.

– По-моему, ваше наказание не подействовало. А ты как считаешь, мама? – сказала она и деланно засмеялась.

– А это было и не наказание, милая, – ответила Ката, все еще прикидывая, как ей отнестись к признанию о попойке. – Мы хотели тебе помочь, ты поехала в деревню, чтобы развеяться…

– Там даже магазина не было. Да я, если честно, и не хотела ехать. Вы меня заставили.

– Не смей так разговаривать с мамой, – сказал Тоумас, и весь остаток пути они молчали.

По приезду домой Вала закрылась в своей комнате, громко и долго разговаривала по новому мобильнику, который купила в Сельфоссе на заработанные летом деньги, и говорила кому-то, что любит его. Печаль, угнетавшая ее прежде, прошла, но веселье (как для себя обозначила это состояние Ката) было еще хуже. Через девчонку, с которой Вала вместе была в деревне, она познакомилась с двумя другими, на два года старше себя, и начала зависать с ними на «Эйдисторг», бродить по торговым центрам «Крингла» и «Смауралинд», а иногда они ходили в бильярдную на улице Лаугмули – строить глазки парням, в которых были влюблены. Ката звонила родителям тех девочек (состояние которых в различной степени подходило для разговоров), грозила владельцу бильярдной полицией, если девочек еще раз пустят туда. Однажды ближе к вечеру ей позвонили из магазина в «Крингле», в котором Валу поймали за воровством нейлоновых чулок и спрея с искусственным снегом. Домой ее отвезла полиция, но Вала, пытаясь скрыть случившееся от родителей, назвалась именем Паулина Оуск Хьяульмарсдоттир.

– Почему именно Паулина Оуск Хьяульмарсдоттир? – спросила Ката.

– Ну как Паутль Оускар, певец[14]. А ты знаешь, что эта церковь твоя геев не любит? – сказала Вала и рассмеялась своим безрадостным деланым смехом, которым всегда отвечала матери. Тогда же она сказала, что начала курить сигареты.