Поднимаюсь на указанное в регистратуре отделение, но тут встала проблема-в реанимацию просто так не попасть. Но после нескольких минут разговоров и пары купюр, меня все же пропустили. Каким же было мое удивление, когда вечно трясущейся бабки над любимым внуком рядом не оказалось. А вот сам внук, и по совместительству мой брат, действительно лежит на одной из коек. И к моему стыду, простым сотрясением здесь и правда не обошлось. Возле него не просто куча каких-то приборов и трубок, на нем в принципе нет живого места.
Врач, стоящий рядом, что-то активно объясняет на медицинском языке, изредка вставляя понятные мне фразы. Правда, запомнилось мне исключительно одна-«шансов мало, уповать можно только на молодой организм». Бред какой-то.
— И что, просто ждать? — кажется, я не слышу собственный голос, а только выпрыгивающее из груди сердце. — Может его перевести куда-нибудь или что-то нужно?
— Нет, все необходимое у нас есть, — что-то еще щебечет и отходит в сторону. Смотрю на Мишу и не могу осознать, что все это реально. Сотни раз этот проходимец попадал в передряги и максимум-царапина на непутевой голове.
— Мишка, Мишка, вот же дурень.
— Он не виноват. Ехал на зеленый, я узнавала, — оборачиваюсь на голос бабки и впервые за все время она оправдывает это название. Если бы не голос-не узнал. Казалось бы, всего год не видел, всегда статная, даже красивая женщина для своих восьмидесяти трех, а сейчас передо мной самая что ни на есть старуха. Хотя одно в ней осталось неизменным-всегда защищает Мишу.
— Дожив до такого возраста, вам бы стоило знать, что ваш любимый внук гоняет не только на красный, но и на зеленый.
— Олег, ну зачем ты так?
— Как? — ничего не отвечает, вместо этого берет меня за руку и уводит из помещения.
— Ведь ты уже давно взрослый мужчина, ну забудь ты старые обиды, прости меня. Ты поймешь меня, когда у тебя будут свои дети. Не могла я тебя взять вместе с Мишей, просто не могла. Чужой ты мне был, понимаешь? Чужой. Да, я не из тех, кто принимает чужих детей, к тому же, ты был уже взрослым. Не смогла бы я, понимаешь? Миша-он продолжение моего сына, а ты…
— А я сын моей матери. Вы что-то путаете, Евгения Александровна. Я на вас никогда не обижался за это. Не знаю, как бы поступил на вашем месте, но как ни странно, не осуждаю вас за это. А вот то, что вы испортили брата-да. Знаете, все это результат вашей вседозволенности и потакание любой Мишиной прихоти. Даже сейчас вы не можете признать, что он был в хлам пьяный. Вам врач об этом не сказал?
— Там были какие-то следы, он не был пьяным.
— Бесполезно. Если вы, перешагнув за девятый десяток, не понимаете элементарных вещей, то двадцатилетний сопляк и подавно. Давайте на этом закончим, — обхожу женщину, но она вновь хватает меня за руку.
— Подожди. Никто не знает, что будет завтра, а я очень не хочу умирать непрощенной.
— У нас с вами равные шансы умереть хоть завтра. Смотрите, еще переживете меня, — одергиваю руку и выхожу из отделения.
Спускаюсь на первый этаж и выхожу на улицу. Рука сразу тянется к сигаретам. Ненавижу эту дурацкую привычку, ровно так же, как и ненавижу эту старую каргу. Можно сколько угодно говорить, как мне на нее плевать, но в душе я ее ненавижу. Ненавижу за то, что разлучила с Мишей, за то, что не давала видеться после того, как вышел из детдома, за то, что испортила его. Ненавижу и все тут. Кажется, только эта стерва может вывести меня из себя. И тлеющая сигарета лишний раз это подтверждает. Выбрасываю опаляющий мои пальцы окурок, хватаюсь за мочку уха, но через считанные секунды вновь закуриваю очередную сигарету. Когда-нибудь эта дрянь меня погубит, хотя всегда есть шанс умереть раньше. Усмехаюсь сам себе и затягиваюсь, отравляющим легкие, дымом.
***
Сколько бы я себя не убеждал, что в произошедшем с Мишей виноват он сам, легче не становилось. Есть то, что есть. А на пятый день, несмотря на прогнозы врачей, Миша очнулся и даже заговорил. Бабкиному счастья не было предела. Ни на минуту не оставляла брата, чем в очередной раз вызвала мою ненависть. Когда уж совсем стало невмоготу, отправилась домой приводить себя в порядок.
— Знаешь, мне кажется, я видел свет в конце тоннеля, — хриплым голосом произносит брат. — И это ни хрена нехорошо.
— Зато теперь вышел на свет.
— Не ожидал тебя здесь увидеть. Ты… прости меня, что я тогда наговорил. Ты прав. Все, я честно возьмусь за голову.
— Ты сначала на ноги встань.
— Да куда я денусь.
— Есть несколько вариантов куда деться. Миш, — впервые за полгода беру его за руку, — с возрастом люди не меняются, но тебе всего двадцать три, притормозить еще можно и исправить все тоже.
— Я все исправлю. Если выкарабкаюсь и выйду отсюда на своих двух, торжественно обещаю бросить курить, пить и трахать все, что движется. Только у меня к тебе просьба, — шепчет Миша. — Можешь остаться ненадолго здесь. Бабушка меня с ума сведет, уже за несколько часов меня достала. Не хочу, чтобы она мне потом утку подавала.
— То есть ты хочешь, чтобы это делал я, — не могу скрыть усмешку в голосе.
— Кто угодно, кроме нее.
— Ладно. Повоюем еще с твоей бабкой.
Но вот на удивление повоевать не получилось. Евгения Александровна, а вечером того же дня предстала именно она, а не старуха в печали, была крайне со мной любезна и даже соглашалась на любой мой комментарий.
Когда вечером впервые позвонил Вике, был готов к тому, что обидится, но к тому, что выключит телефон-нет. А я думал выросла. Закуривая очередную сигарету, в который раз подумал, что будет тяжело. Очень тяжело. А через три дня в этом только убедился, когда на множество неотвеченных звонков получил сообщение.
«Забудь обо всем, что я тогда говорила, это все алкоголь. Живи своей жизнью. Все равно не отвечу. У меня есть Коля, у тебя Марина. Так и должно быть. Не надо мне больше звонить и писать».
Коля у нее есть, ну-ну. Так, ладно, херня это все, приеду-разрулю. Правда и тут встала проблема, как-то в моей голове не укладывалось сколько длится реабилитация таких как Миша. Такой роскоши я позволить себе не мог. Там поди уже Марина гульнула с Максом, еще не успею состроить обиженный вид и сыграть на совести Островского, а учитывая, что это мой единственный козырь, надо скорее сверкать пятками. Две недели-и так непозволительная роскошь вдали от дома.
— Олег, а ты не можешь остаться подольше? Миша этого очень хочет, — спокойствие, только спокойствие, мысленно повторяю себе я. Старость надо уважать.
— Не могу, у меня своя жизнь, к тому же, он скоро будет на ногах. Но я обязательно к нему приеду.
— Олег, подожди. Давай я дам тебе денег, только останься, пожалуйста. Дам на первое время, чтобы здесь тебе было комфортно, а потом…. Я как-то не задумывалась раньше, как ты жил… в общем давай я помогу тебе открыть какое-нибудь дело. Приобщишь туда Мишку, когда он встанет на ноги. Может к нам в дом переедешь. Он же большой, места там всем хватит, — глубокий вдох-выдох. Старость надо уважать и на хрен не послать.
