Мы ехали домой с официального новогоднего приёма для командного состава СС и СД, куда Генрих пригласил меня в качестве своей спутницы. За всё это время, что мы виделись, никто ни разу не произнёс слово «свидание», но это не мешало Гризельде закатывать глаза и вздыхать за моей спиной:
— Помоги нам боже, девочка по уши влюбилась!
Я захихикала, вспомнив её слова, и Генрих тут же повернул голову ко мне.
— Над чем смеёмся?
— Ни над чем. Просто вспомнила, как наша домработница надо мной шутит.
— Насчёт чего?
Будь я трезвая, ни за что бы я на этот вопрос не ответила, но сейчас мне было уже всё равно.
— Она думает, что я в тебя влюбилась.
— У неё есть для этого основания?
— Нельзя у девушки такое спрашивать! Это неприлично!
Надо бы перестать хихикать.
— Ты завтра всё равно ничего не вспомнишь, так почему бы уже мне не сказать? — Он опять надо мной подшучивал. Как всегда.
— Я вовсе не пьяная. Я прекрасно себя чувствую! Зачем ты остановил машину? Мы ещё не приехали…
— Я знаю, что не приехали. — Генрих вышел из машины, обошёл её и открыл мою дверь. — Выходи.
— Зачем?
— Просто выйди из машины, упрямая ты девчонка! Не могу же я тебя в таком виде к отцу везти. Пройдёмся немного в парке, свежий воздух тебе будет на пользу.
Я хотела было пожаловаться, что снаружи была зима, а на мне летние туфли, но, не желая раньше времени расставаться с красавцем-офицером, передумала и промолчала. Мы начали неспешную прогулку вдоль зимней аллеи, и я невольно задумалась о недавних событиях, которые теперь больше напоминали просто дурной сон, уже лишавшийся своих красок. Райнхарт меня больше не посмеет тронуть, у меня теперь есть Генрих, чтобы меня защитить. А что до моих друзей… всё это должно со временем прекратиться, люди поймут, что они натворили, и все гонимые смогут вернуться назад. Война? Да не будет никакой войны. Слишком ещё свежа в памяти народа та, другая, страшная и разорительная. Нет, новую они не начнут.
— О чем задумалась?
— О войне.
— О войне?
— Да. Как думаешь, это действительно может случиться?
Генрих не отвечал какое-то время, а затем задумчиво промолвил:
— Я почти наверняка уверен, что война в конечном итоге развяжется.
— Почему?
— Я же работаю на разведку. Много чего происходит, что трудно игнорировать. Почему мы вдруг об этом заговорили? Давай-ка лучше сменим тему.
— Хорошо. О чем ты хочешь говорить?
— Ты как раз собиралась мне сказать, влюблена ты в меня или нет.
Я снова не сдержала глупого хихиканья (пятый бокал шампанского всё же был перебором), вынула руку из его и перегородила ему путь.
— Это официальный допрос, герр штандартенфюрер?
— О, да. — Генрих изобразил крайне серьёзное лицо. — И я боюсь, вам придётся мне ответить, фройляйн. А не то я брошу вас в тюрьму.
— Хорошо. — Я игриво сощурила глаза. — Но сначала вам придётся меня поймать!
С этими словами я развернулась и бросилась бежать так быстро, как только могла, учитывая высоту моих каблуков и моё состояние. Конечно же, Генрих почти сразу же меня поймал, но в последнюю секунду я спряталась за парковой скамейкой, используя её спинку как временное укрытие. Было ужасно смешно наблюдать за тем, как офицер СД пытался меня оттуда достать, особенно когда делал это он с серьёзнейшим видом.
— Ну-ка выходите сейчас же, фройляйн, а не то мне придётся вас застрелить!
— Не посмеете, герр офицер! — Я смеялась, пытаясь обойти скамью как можно быстрее, чтобы добраться до близлежащего фонтана, прежде чем он смог бы меня поймать. Но он очень даже посмел! Я почувствовала, как брошенный исподтишка снежок ударил меня в спину, и тут же обернулась.
— Ты! В спину стрелять? Это кто же так делает? Особенно в девушек?
— Давай, падай. Я в тебя попал, ты убита!
— Это было нечестно!
Но он уже настиг меня и начал в шутку со мной бороться, в конечном итоге повалив меня на землю. Сделать это было вовсе несложно, учитывая его физическое превосходство, да и моё не самое трезвое состояние. Я и не заметила, как уже валялась в снегу с офицером Фридманном сверху.
— Теперь вам придётся мне ответить, фройляйн. — Он держал мои руки так, чтобы я не смогла его оттолкнуть и снова попытаться сбежать. Он мог бы этого и не делать: мне, вообще-то, было очень даже удобно в этой позиции.
— А что, если я откажусь?
— Придётся применять пытки. — Ещё одно наигранно-устрашающее лицо.
— Да? И какие именно, герр штандартенфюрер?
— Зацелую тебя до смерти.
— Не зацелуешь…
Но прежде чем я успела закончить предложение, он уже накрыл мой рот своим, мягко, но настойчиво раздвигая мои губы своими, лишая меня последней возможности дышать своим тяжёлым телом сверху и наполняя лёгкие таким знакомым ароматом одеколона. Он целовал меня уже в полную силу, заставив все мысли напрочь исчезнуть из головы. Никто меня ещё так не целовал: жадно, почти по-голодному, но в то же время мягко и нежно, и всё, что я хотела в тот момент, это остановить время, чтобы остались только он и я, навсегда одни в этом зимнем парке. Когда я наконец открыла глаза, Генрих привычно мне ухмыльнулся и выпустил мои руки.
— Ну? Теперь вы мне ответите, фройляйн?
— Нет… Нет, я совсем даже не против ваших методов дознания, герр офицер, вы можете продолжать…
Я обняла его теперь уже свободными руками за шею и притянула его к себе. Он рассмеялся и снова меня поцеловал, и потом ещё раз, и ещё, пока я совсем не потеряла счёт времени, что мы провели в снегу.
— Не хочется это признавать, но мы давно уже должны были быть дома, Аннализа. Не думаю, что твоя мама оценит, если я привезу тебя домой не только пьяную, но ещё и насквозь промокшую, и больше тебя со мной не отпустит, а я этого не переживу.
Генрих хотел было встать, но я потянула его назад за рукав. Я до сих пор не знаю, что меня заставило это сделать, алкоголь или гормоны, но мне почему-то безумно захотелось поделиться своим самым большим секретом с этим человеком.
— Подожди ещё минутку. Мне нужно тебе что-то сказать. Это очень важно.
— Я весь внимание.
— Прежде чем всё станет серьёзно между нами… Я тут подумала, тебе, наверное, следует знать кое-что. Я — еврейка.
— Ну конечно. — Генрих фыркнул со смеху: не совсем та реакция, которую я ожидала.
— Не веришь мне, да?
— Ну естественно, нет. И я даже тебе сейчас обосную, почему именно ты не можешь быть еврейкой. Твой отец — член партии. Чтобы человека туда приняли, он должен доказать своё чистокровное арийское происхождение до одна тысяча восьмисотого года, и не только своё, но и своей супруги. Вот тебе и объяснение, почему ты никак не можешь быть еврейкой.
