Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Все это мешало ему получить искомое наслаждение. В итоге уже через час Птичкин отвязал женщину и вручил ей конверт – ровно три тысячи долларов. Базовая ставка. На большее она не тянула.
Настя пыталась предложить продолжить вечер в каминном зале, но он даже не стал с ней пререкаться и придумывать какие-то вежливые поводы.
– Там тебя проводит горничная. Она же вызовет для тебя такси. Спасибо и прощай.
12.
В ту ночь он долго не мог уснуть. Это было странно. Обычно сон мгновенно забирал его как безоружного пленника. А тут – ворочался, вставал, подходил к окну полюбоваться на красиво освещенные улицы коттеджного поселка, пил чай, пил коньяк, пробовал читать, пробовал работать, отвечать на какие-то письма. Только к рассвету с трудом погрузился в нестабильный прерывистый сон.
Зато следующим вечером случилось чудо.
Сангудаш сама подошла к нему. И на ней был не привычный растянутый спортивный костюм, а простое белое платье в модном «бельевом» стиле. Новое платье – отметил Федор. Нарочно купила для того, чтобы ему понравиться. Чтобы он посмотрел на нее новым взглядом.
И волосы распустила, а обычно собирала их в тугой пучок.
Она могла бы начать издалека – ведь каждый вечер между ними были какие-то светские разговоры почти ни о чем. Но ведь оба понимали, что на самом деле происходит. И оба были из тех, кто может себе позволить не притворяться.
Поэтому Сандугаш подошла к нему несколько ближе, чем следует «просто другу» и погладила его по щеке. Федор не очень любил такого рода нежности. Но в данном случае ему было любопытно. И его внутренний полководец ликовал. Он выиграл эту войну! Вот так просто, так внезапно! Ему казалось, что враг может еще держаться и держаться, а тот вдруг пришел на его территорию, размахивая белым флагом.
Она погладила его по щеке. И в тот же момент – без произнесенных слов и пустых обещаний, без иллюзий и пустых надежд, без веры в светлое будущее и прочей романтики – все между ними было решено.
Глава 4
1774 год
Март, а холод зимний. Март, а сугробы непролазные. Март, а вьюга сбивает с ног лошадей. Дыхание не успевает согреться в легких, так и выдыхаешь в мороз – холодное. Холод внутри, холод снаружи. Не греют тулупы, надетые поверх военной формы. Не греют меховые шапки. Не греют сапоги. Люди падают без чувств от усталости и холода. Молодые и крепкие солдаты, боевые офицеры – не выдерживают. Лошади спотыкаются и падают. Если хоть одна не поднимется – кому-то придется пересесть на розвальни, а на них везут патроны, запас оружия, две маленькие пушки…
Надо остановиться. Прекратить эту бешеную гонку. Все равно этой ночью они до Троицкой крепости не доберутся. Дай Бог – если к следующей ночи. Дай Бог – если не заблудились еще…
Надо пощадить людей и лошадей. Остановиться, разжечь костры – как, на таком ветру, как из разжечь? – но хотя бы укрыть лошадей и самим потеплее укрыться, друг к другу прижаться, как-то дожить до утра, отдохнуть, поесть хотя бы сушеного мяса и сухарей, да сахар пососать, от сахара силы будут, да хлебного вина хлебнуть, теперь уж все равно, а хоть тепло, да лошадей покормить, овес-то есть пока… Надо остановиться. Надо пощадить.
А ему хочется рвать им всем глотки за то, что устали, за то, что так медленно двигаются. Хлестать до крови кнутом, чтобы бежали из последних сил. Не разбирая – люди, кони…
Ему надо в Троицкую крепость прежде, чем туда доберутся пугачевские орды.
Ему надо спасти Фленушку, а остальное все не важно.
Сколько жизней он положит ради этого – не важно.
Ему надо…
Но он же не безумец. Он видит: даже если исхлестать их в кровь, они не дойдут. Они лягут и умрут тут, в снегу. И он останется один.
– Стооой! – хрипло прокричал капитан Мирон Алексеевич Щербаков. – На отдых становимся.
– Наконец-то, – простонал кто-то, кого он не разглядел и голоса осипшего не узнал.
– Наконец-то одумался, голубчик, – прошептал Лука Авдеич, крепостной дядька, который сменил при шестилетнем Мироне няньку да с тех пор с ним и не расставался.
Теперь Лука Авдеич был при своем господине не то денщиком, только без формы, не то – все той же нянькой… И часто оказывался разумнее своего господина. Только не всегда мог усмирить его неистовство и ярость.
– Все равно же еще почти день пути. А люди и кони скоро замертво падать будут. Отдохнуть надо… Даже твой Каурушка, хоть и крепок, а уже шатается. Своего-то коня пожалей.
– Я бы никого не пожалел. Я бы пешком пошел…
– И лег бы мертвым в снегу. Эх, Мирон Алексеич, им же нужен отряд свежий, к бою готовый, а не замученные и больные.
– Может, когда мы придем, им уже никто не будет нужен.
– Так бой-то все равно дадим. Такое наше, солдатское, дело.
– Спешивайся! – прокричал Мирон.
– Подождите! – вдруг вне всякого уставного порядка перебил его юный голос. – Свет вижу!
– Поди, помираешь, так и чудится? – прохрипел кто-то.
– Нет! Свет вон там. Километра три, два, не боле, – говорил Иван Алешин, по рождению он был башкир, слуга ротмистра Алешина, очень был к господину своему привязан, принял крещение ради него, его отчество и его фамилию, и теперь рядом с ним следовал, как Лука Авдеич – рядом с Мироном.
– Если татарин говорит – свет, значит – видит! Они, узкоглазые, в сто раз лучше нас видят!
– Я не татарин, – прошипел Иван Алешин.
– А я тоже свет вижу, – сказал один из молодых офицеров. – Видимо, там и правда жилье.
– Не спешиваемся. Давайте, соберитесь с силами, братцы, доберемся. В тепле отдохнем получше. И может, новости какие узнаем. Двое суток ни одного живого…
– Так они в этой степи тоже вряд ли чего знают. От нас новостей будут ждать.
– На карте-то там что? Постоялый двор или…
– Поместье Голубкиных.
– Интересно, кто там сейчас… Еще Голубкины или уже другой кто?
– Если другой кто – нам сил достанет их вырезать, – уверенно сказал Мирон. – Было бы там много бунтовщиков – они бы костры жгли, на страже стояли.
Снова двинулись в путь. Мирон радовался: хоть на три километра – а ближе. Еще шаг, еще шаг сквозь пургу…
Еще ближе к Фленушке.
Когда еще говорил он ей ехать в Оренбург! Нет, осталась она в родной его Троицкой крепости. Верила в стены. Верила в людей. Верила в него, Мирона. А его отозвали, потом задержали… А солдат-то в Троицкой всего ничего. А крепостные переходят на сторону бунтовщиков. И казаки все на его стороне, и башкиры, и калмыки, и буряты, и каторжники клеймленые с вырванными ноздрями, и даже попы на его стороне, потому что считают его настоящим царем… А Фленушка – нежная, розовая, чуть пополневшая после родов, сладостная, прекрасная Фленушка, как роза пышная на кусте, а от нее – бутончик маленький, сынок Феденька, еще и годик не исполнился… Когда Мирон думал о том, что могли сделать с ними бунтовщики, он начинал задыхаться, зубами скрежетал, хрипел и рвался, рвался в бой: рвать руками и клыками, убивать!
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
