думает, что всё это можно будет свести к году крепости, причём на кассацию надеяться нечего, так как теперь приговоры Судебной палаты всегда подтверждаются» (ВГ. № 59).
8 февраля 1907 Эрн описал объяснение с Ивашёвой: «…оно назревало уже давно. Сложность и запутанность наших отношений с П. А. становилась с каждым днём всё мучительнее. П. А. сама захотела поговорить с Валентином Павловичем. Он с радостью отозвался на это её предложение, но поставил ей такое условие: чтобы при его разговоре с ней присутствовали я, Надя, Оля, и Чми.[114] Вал. считал это необходимым, потому что только при таких условиях разговор этот мог носить окончательный и исчерпывающий характер. Иначе П. А. могла бы свести его на один из тех обычных разговоров, которые она вела, кажется, со всеми, причём всем говорила разное. П. А. согласилась на это условие. Присутствие Нади было необходимо потому что, как только Надя приехала, П. А. сразу же посвятила её во всё, конечно в своём освещении, выставив себя жертвой, нами мучимой, и это сильно задело Надю. К нам она стала относиться с враждебностью. Для Чми это было необходимо для того, чтобы поставить последнюю точку на свои отношения.
Пришли мы все к П. А. как условились заранее, в среду вечером. Валентин спросивши предварительно, считает ли П. А. возможным, чтоб он говорил всё, без обиняков, и с такой резкостью с какой это им действительно переживается и, получивши от П. А. утвердительный ответ, стал говорить о том каковы наши, т. е. его и мои отношения к П. А., и почему мы к ней относимся именно так, а не иначе. Начал издалека и спокойно. Говорил, что с самого первого знакомства ощутил в её душе пустое место. Но никому об этом не говорил, до самого последнего времени, когда и другие стали замечать это же самое, как постепенно это пустое место стало расти и душа ее мертветь. Когда начинались её отношения с Чми – последние остатки жизни в ней погибли и теперь душа её темна, без проблеска, как какая-то чёрная, зловещая птица, омертвенная совсем, – что она подошла теперь к глухой стене, и её ничто теперь не может спасти, если она сама не покается и не начнёт новой жизни. Говоря это, Валентин всё с большей мукой произносил слова и такое страдание слышалось в его словах, что становилось жутко. П. А. на это каменным голосом и со сдержанной злобой сказала, что она не чувствует правды в его словах, что каяться ей не нужно и никакой новой жизни она начинать вовсе не хочет. Валентин вдруг зарыдал: “Она не чувствует, не чувствует, Господи!” Выбежал из комнаты, упал на постель – стал метаться в рыданиях. Мы все в страхе вскочили. Я стал молиться. Он прямо бился. Через несколько минут перестал, с усилием встал, шатаясь, пришёл опять в комнату, попросил снова всех сесть и стал уже говорить более резко и властно. Сказал между прочим, что П. А. всё может сделать. У ней нет внутренних сдержек. Она может украсть. П. А. с какою-то наглостью сказала: “Неправда!” Валентин тогда вскрикнул, как ужаленный: “Неправда? А Агаше Вы заплатили?” (П. А. брала из Об-ства 9 рублей в месяц Агаше и ничего ей не заплатила и Агаша позволила это сказать).
И тут уже зарыдал судорогами потому что действительно упорство П. А. было какое-то нечеловеческое. Потом выбежал из комнаты. Я ему накинул пальто. Он, чуть не падая, сбежал с лестницы. Вся эта сцена носила тягостный характер. Чмич выбежал. Надя заплакала. А у П. А. вид был прямо демонический – такой злой, такой недобрый, что-то невероятное.
Мы вышли с Олей. Я пошел к ним за Валентином. <…> У него было очень странное состояние. Точно он откуда-то издалека, издалека возвращался к нашей действительности и не мог в ней сразу ориентироваться. Становился всё радостнее. Тут между нами было сказано много такого, о чём я не могу даже писать. Отмечу только, что он становился всё радостнее и светлее. <…> Из него прямо лила любовь. Светлые и радостные были эти минуты. Многое непосредственно открывалось из того, что нас окружало, и становилось прозрачным и ясным. Такая глубина жизни почувствовалась и близость. <…> А вчера П. А. пришла переговорить с Валентином. Валентин лежал совершенно больной, но позволил П. А. войти. Никого больше в комнате не было. П. А. со страшной злобой стала Валентина оскорблять, назвала негодяем, мерзавцем. Он лежал беспомощным, но всё же приподнялся и сказал ей таким голосом: “Вон!”, что она повернулась и ушла. Валентин впал в обморочное состояние и как сквозь сон помнит, что П. А. возвращалась несколько раз и что-то все продолжала ему говорить, но он уже не мог прийти в себя.
А сегодня Валентин получил самое резкое, бранчливое письмо от жены доктора[115] (которая с ним не знакома). П. А. очевидно трубит обо всём происшедшем по всем знакомым. Расползается клевета. Она обещала мстить[116]» (ВГ. № 61).
4 апреля Эрн информировал Ельчанинова: «Сейчас была у Валентина П. А. и сообщила, что ей вручён обвинительный акт по делу о “Стойте в свободе”.[117] Следователь сказал, что такой же акт будет вручён в течение трёх дней и тебе, и таким образом будет обнаружено, что тебя нет в Москве. Залог равносилен подписке о невыезде. И раз ты уехал, не уведомив следователя, твоё отсутствие будет рассматриваться как уклонение от суда. Решая вопрос о том, являться на суд или нет, прими во внимание, что следователю каким-то неведомым для нас образом известно, что ты в Петербурге и работаешь в “Веке”. Таким образом, если ты решишь уклониться, тебе немедленно нужно выехать из Петербурга. Иначе уклонение будет безрезультатным. Советовать тебе какое-нибудь определённое решение мы не можем. Но во всяком случае <…> ты можешь выехать из Петербурга и поехать туда, куда тебя всегда тянет. Там, я думаю, ты будешь в полной безопасности. Когда же первый пыл тех, кто ищет тебя, уляжется, ты снова можешь приняться за своё дело. Таким образом, необходимости непременно являться на суд нет» (Новый журнал. 2007. № 246).
19 апреля Ивашёва выбыла из д. Шер, не указав адреса, а 15 ноября сделала заявление в МСП о том, что действительным редактором не состояла, предъявив вещественные доказательства и настаивая на допросе новых свидетелей. В частности, она писала: «Была убеждена, что, дав свою подпись для продолжения издания, я, хотя и пассивно, буду этим
