опять тянул свое: «Нет, все кончено. Точка». Он действительно так думал».
В конце своего пребывания Анита сообщила, что в первую неделю июня она будет записываться в Нью–Йорке, и как–то вечером, когда они сидели за пианино, Элвис попросил ее спеть «I Can't Help It (If I'm Still in Love with You)» Хэнка Уильямса и новый хит Конни Фрэнсис «Who's Sorry Now?». Сам он пел главным образом госпелы. Кто–то включил магнитофон, и на ленту записался голос Эдди, сказавшего Аните: «Скорее бы вышла твоя первая пластинка. Желательно, хорошая. Жаль, мне не дадут составить ее». Он сказал, что, будь его воля, на пластинке была бы «Happy, Happy Birthday, Baby», которую они только что спели хором. Или «Cold, Cold Heart». Короче, что–нибудь с надрывом. «Я боюсь, они заставят ее исполнять что–то слишком современное, чересчур популярное, понимаете, о чем я?» — «Об однодневке?» — «Нет…» — «О песне, которая сперва будет на слуху, а потом выдохнется?» — «Нет, я вот о чем. Боюсь, ей предложат музыку в духе Джули Лондон. А ей нужно что–нибудь типа Конни Фрэнсис. Что–нибудь с «изюминкой». Анита с шутливой серьезностью соглашается со всем, что он говорит. Они вновь возвращаются к «Happy, Happy Birthday, Baby», а потом Элвис поет под пластинку Типе Weavers и напоследок угощает всех экспромтом — сольным исполнением прекрасной «Just a Close Walk with Thee» под собственный аккомпанемент. И сквозь музыку пробивается плач одной из дочерей Фэдэла. Эдди почти не сомневался, что когда–нибудь Элвис женится на Аните. Им было так хорошо вместе, и Элвис чувствовал себя как рыба в воде в ее обществе и в доме Фэдэлов. «Его мать говорила мне, что Элвис признавался: Фэдэлы дали ему дом вдали от дома».
Отпуск должен был начаться в 11 часов утра в воскресенье, 31 мая, но в последнее мгновение Элвиса решили отпустить в 6 часов, и Полковник с Анитой топтались у ворот войсковой части, поджидая его. Элвис высадил их в Далласе, и они полетели в Мемфис и Нэшвилл, а он продолжил путь вместе с Рексом Мэнсфилдом и Нервным Норвеллом. Нервный вылез из машины на Ламар–авеню, а Рекса Элвис отвез в «Грейсленд», где у ворот уже томились ожиданием сотни поклонников. Рекс пишет, что Элвис не остановил машину, потому что устал и хотел поскорее встретиться с родными, но обещал вернуться, чтобы раздать автографы. «Когда мы приехали, Элвис обращался со мной самым удивительным образом. Обняв и расцеловав родителей и тепло приветствовав старых друзей, он затем целиком посвятил себя мне». Элвис показал Рексу дом, который Рекс впоследствии попытался описать в своих воспоминаниях, но «слова могут далеко не все, и лучше один раз увидеть… Никогда прежде, даже в кино, не доводилось мне любоваться таким красивым и роскошным интерьером, как в особняке «Грейсленд».
А потом Элвис удивил меня пуше прежнего, потому что самолично отвез меня к моим родителям (те приехали в дом шурина Рекса в Мемфисе). Мы выехали через задние ворота в одном из многочисленных лимузинов Элвиса (черном «Кадиллаке») и миновали обширное поле. С нами были двое лучших друзей Элвиса, Ламар Файк и Ред Уэст, который тогда служил в морской пехоте, но взял отпуск одновременно с Элвисом, чтобы провести несколько дней с ним вместе… Расставаясь, Элвис пригласил меня побыть несколько (последних) дней моего двухнедельного отпуска с ним в «Грейсленде», чтобы потом вместе отправиться в Форт–Худ. Я охотно согласился.
Он чувствовал себя как человек, вновь перенесенный в родную стихию, но знал, что это — лишь обманчивое видение, которое неизбежно исчезнет. Казалось бы, все было как прежде: «Грейсленд», родители, друзья, поклонники у ворот. «Ну-с, как оно там, на службе, кузен?» — спрашивал Джуниор со своей знаменитой злорадной улыбочкой. «Будьте осторожны, мальчики», — говорила мать Элвиса, когда они гурьбой отправлялись кататься на роликовых коньках или на ярмарку (ведь на улице снова было тепло). Элвис встречался с Паркером, обсуждал дела. Полковник постоянно заговаривал с ним на эти скучные темы, предлагал что–то решать.
«Ну, а как Анита, проводившая с вами столько времени в Техасе?» — спрашивали репортеры из родного города. И Элвис отвечал: «Я знаю, что газетчики уже объявили нас помолвленными, поженили и так далее. Но это им показалось». — «Как вам нравится армейская снедь?» — «В армии я ел блюда, которых не пробовал никогда прежде, ел невесть что, но после целого дня суровой муштры слопаешь и гремучку». — «А как режим дня?» — «Я уже привык. Сплю столько же, сколько и раньше, только в другое время суток. Сейчас, в отпуске, мне уже трудно бодрствовать после полуночи, хотя преаде я мог не спать до утра». — «Сколько раз вы писали домой?» — «В жизни не написал ни одного письма». — «Почему и в отпуске вы носите военную форму?» — «Просто потому, что горжусь ею». — «Ваши впечатления от армии?» — «Человеку свойственно ворчать по любому поводу, но я исправляюсь и стараюсь служить как можно лучше. Одно несомненно: в армии мальчишек учат мыслить по–мужски» Он съездил с родителями на специально устроенный просмотр фильма «Король–креол», подстригся у Джима и приобрел новый красный «Линкольн Континенталь» с откидным верхом. На следующей неделе Элвис отправился в Нэшвилл на запись, разрешение на которую Шоулз чуть ли не с истерикой выпросил у Полковника. Шоулз знал, что они обречены на двухлетнее безделье, имея в загашнике всего четыре приличные песни, и понимал, что, если вдруг развалится все предприятие, пенять надо будет только на себя. Полковник буквально заставил его пресмыкаться (из их переписки видно, что Шоулзу приходилось прилагать отчаянные усилия, чтобы сдерживать свои чувства), но, по иронии судьбы, если на предыдущей записи все валилось из рук, на нынешней дело спорилось, и за десять часов (практически за одну ночь) они записали пять почти безупречных матриц. Впервые в студии вместе с Элвисом не было Скотти и Билли, а Ди Джею отвели вспомогательную роль. Но о них мало кто вспоминал, потому что с Элвисом играли лучшие нэшвиллские студийные музыканты, и запись напоминала извержение высвобожденной энергии, щедро сдобренное музыкальными шуточками, по которым Элвис уже начинал скучать. На гитаре наяривал Фрэнк Гарланд, на контрабасе играл Боб Мур; Флойд Крамер управлялся с роялем, а Бадди Харман — с барабанами. Чет Эткин вылез из своей будки и подыграл на ритм–гитаре. Кроме того, Jordanaires разжились новым певцом, басом по имени Рэй Уокер; и всякий раз, когда ему надо было вступать, «Элвис норовил
