Идя по заросшему травой дну выемки, Джордж заметил цветы, растущие на откосах, — наперстянка, окопник, вьющаяся бордовая вика с еле заметными полосками. «Это день первый, — подумал Джордж, — первый час нового мира, в котором все будет совсем по-иному. Я претерпел изменение космических масштабов, изменился каждый мой атом, каждая частица, я переключился в совершенно новый режим бытия». Еще он подумал: «Этому суждено было случиться, суждено, суждено. Я сделал, что должен был сделать, у меня хватило храбрости, хватило преданности». И еще он подумал: «Странно, что я так и не узнал, каким образом ученик Шлика убил его. Теперь это не важно». Выемка кончилась, и он принялся карабкаться вверх, на общинный луг. С этой точки виднелись на горизонте камни Эннистонского кольца, как их часто изображают на открытках. Джордж направился к Кольцу. За камнями виднелось яркое вечернее небо — оно было синим, безоблачным, словно воплощение счастья. Он почувствовал, как в нем разрастается боль: жуткая, уродующая боль раскаяния. Он взмолился: «О, простите меня, дайте мне умереть прямо сейчас, умереть, умереть».
Поднявшись на верх общинного луга, Джордж увидел в отдалении нескольких человек. Он пошел по высокой траве в сторону Кольца. От яркой синевы небосвода, раскинувшегося над камнями, у Джорджа заболели глаза, и он перевел взор туда, где солнце, спускаясь по небу, скрылось за небольшим облаком на фоне нежной, словно чуть полинявшей синевы… Но с солнцем, сверкающим сквозь туманный свет, что-то произошло или происходило. Оно было уже не круглое, но приняло форму звезды с длинными острыми подвижными лучами, которые все время втягивались и вырастали и каждый раз, вырастая, наливались ослепительным жгучим сиянием. Звезда продолжала пылать и гореть, словно в вечернем небе бушевал пожар, и вокруг нее вились языки пламени. Вдруг в центре звезды появился черный круг, превратив ее в огромный подсолнух. «Надо смотреть на черную часть, — подумал Джордж, — тогда все будет в порядке». Пока он смотрел, черная часть увеличилась, почти закрыв диск солнца, — снаружи остались только длинные пылающие лепестки пламени, мечущиеся во все стороны. Темная часть была черной-черной, а лепестки сияли режущим глаз, переливающимся электрическим золотом. «Оно меня убивает, — подумал Джордж, — эта штука — смерть, это моя смерть, о которой я молился. Боже, помоги мне отвернуться, иначе оно выжжет мне глаза». Он отвернулся, резко дернув головой. Разглядел очертания Эннистонского кольца, которое было совсем близко и купалось в странных, ярких сумеречных лучах. Потом из-за Кольца возник сверкающий серебряный космический корабль в форме тарелки, он летел низко над лугом, приближаясь. Тарелка очень медленно подлетела к Джорджу и, приблизившись, испустила луч, который ударил ему в глаза. Непроглядная черная тьма объяла Джорджа, он упал на колени и без чувств распростерся в высокой траве.
На этом месте чуть позже и нашел его отец Бернард. Священник сначала пошел к Диане и застал ее за раскладыванием на кровати цветастых летних оборчатых платьев, в которых Диана собиралась ехать в Испанию. Священнику удалось скрыть от Дианы свое душевное состояние, и он пошел дальше, в Друидсдейл, где обнаружил Стеллу. Та сразу поняла: случилось что-то очень плохое, но священник ей ничего не сказал, кроме того, что ему надо срочно найти Джорджа. Отцу Бернарду уже пришло в голову, что Джордж мог побежать на общинный луг, а если так, то он, скорее всего, окажется у Кольца. Отец Бернард пошел туда и долго тщетно шарил в высоких травах, чуть не плача от усталости и отчаяния, натыкаясь на влюбленные парочки, надежно скрытые некошеной травой. Он уже начал разуверяться в своей интуиции и опасаться, что, где бы ни был Джордж, живым его не найдут. Когда наконец священник завидел в зеленом море, на которое уже легли длинные тени, серое пятно знакомого пиджака и черные волосы, он упал на колени возле тела с криком благодарности.
Джордж лежал ничком, и когда священник положил руку на сутулые плечи, ему сперва показалось, что Джордж спит или без сознания.
— Джордж, это я, отец Бернард, я пришел за тобой, просыпайся.
Джордж пошевелился, перекатился на бок, открыл глаза, поморгал ими и опять закрыл.
— Джордж… не волнуйся, это я… я тебе помогу…
Джордж потянулся к священнику, наткнулся рукой на рясу и схватился за нее. Он сказал:
— Я убил Джона Роберта. Я его утопил. Он мертв.
— Я знаю, — сказал священник. Он прочитал это или что-то похожее на лице Джорджа, когда они столкнулись в коридоре. — Но ты его не убил.
— Вы хотите сказать, что он еще жив?
— Нет-нет, но ты его не убивал. Постой, я тебе покажу.
— Он жив, слава богу, это чудо… о, слава богу.
— Джордж, Джордж! — закричал священник, — Он мертв, но не от твоей руки, он покончил с собой… вот, посмотри…
Но Джордж, пряча лицо в траве, все только повторял:
— О, слава богу, о, прости меня… о, слава богу.
— Посмотри, да посмотри же, вот его письмо.
Джордж опять повернулся на бок и сказал:
— Я ничего не вижу. Я ослеп. Я открываю глаза, и ничего нет, все темно, черно. Было затмение солнца?
— Нет.
— Теперь я вспомнил. Это была летающая тарелка. Она ударила в меня лучом. И ослепила.
— Джордж, милый, вставай, ты можешь встать? Я отведу тебя домой. Я все объясню… Джон Роберт умер, но ты его не убивал, ты не убийца, не убийца.
Очень медленно, опираясь на священника, Джордж поднялся на ноги. Он явно ничего не видел. Он шатался, вытягивая руки перед собой. Вместе они добрели до тропы. Уже совсем свечерело, и закатное небо приняло чистый зеленоватый оттенок.
Они медленно пошли рука об руку по тропе, и отец Бернард спросил:
— Куда тебя отвести?
— Домой, в Друидсдейл. Там Стелла.
Что случилось потом
По расследованию обстоятельств гибели Джона Роберта Розанова, философа, был вынесен вердикт «смерть от несчастного случая». Имя Джорджа Маккефри ни разу не упоминалось в связи с этой смертью, и о нем даже не думали. Никто не заметил его ни при входе, ни при выходе из Института.
Когда отец Бернард препроводил Джорджа домой в Друидсдейл и вернулся в Институт, он обнаружил, что версия о «несчастном случае» уже вполне прижилась. Было совершенно ясно, что случилось. Розанов стоял на краю ванны, глядя в тетрадь, поскользнулся и был оглушен при падении. Обстоятельства смерти явно исключали самоубийство, и единственная альтернативная версия (которую постарался замолчать директор Института Вернон Чалмерс) состояла в том, что философа погубил внезапный приток кипятка, от которого он потерял сознание. Отец Бернард давал показания следствию. Он молился часами и искал в тайниках своей души ответ на вопрос: обнародовать ли предсмертную записку. В конце концов он так и не решил, в чем состоит его долг, но стал опасаться, что у него будут неприятности из-за сокрытия вещественных доказательств. Чалмерс, который боялся сплетен и неприятной огласки, постарался, чтобы расследование прошло как можно тише, и вскоре последовали похороны. Покойного, сообразно его воле, выраженной в завещании, кремировали. Газеты всей страны уделили должное внимание кончине Джона Роберта, и на краткую церемонию (организованную Робином Осмором) явились различные незнакомцы, в том числе ученик Джона Роберта, Стив Глатц, случайно оказавшийся в это время в Оксфорде, и неизвестная американка, которая все время плакала.
