Ивану Сергеевичу Тарханову. Он очень неплохой самодеятельный художник, пишет пейзажи, натюрморты. Схематично, очень схематично изложил суть дела, сказав, что меня попытались запятнать с целью дальнейшего шантажа. Вероятнее всего, чтобы отнять коллекцию икон. Может, этих неведомых подлецов интересует мое собрание авангарда.
Иван Сергеевич отнесся ко мне по-доброму, но заметил, что буквально сейчас улетает по делам в Донецк и вернется через два дня. Встречу он назначил на 24 февраля, на 16–00. Вполне может быть, что после всех этих потрясений у дяди твоего расшалились нервы, но, Эд, мне показалось, что кто-то все эти дни незримо дышит мне в затылок…»
Мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Обида, гнев, ненависть выжигали мое нутро, как огонь стерню, — будто не дядя, а я оказался в выгребной яме, после которой трудно отмыться.
Зоя, уловив, что я не в настроении, проявила чуткость, не тревожа никакими расспросами. Впрочем, я сам потом дал ей прочитать письмо — о деле Радецкого с моих, конечно, слов она знала не меньше, чем я. И тогда же она спросила:
— Ты будешь искать это странное заведение?
— Прикинь, Зоя, мне кажется, что этот кадыкастый, который отвозил Модеста Павловича, мне знаком. Кривой нос, щеки в розовых прожилках, кадык-рекордсмен… Уверен, что это водитель «бумера», тот самый, с которым я обошелся не очень-то ласково.
— Тебе обязательно надо с ним встретиться, — сказала Зоя.
— Я об этом как раз и подумал. Жаль, что уже поздно, а то позвонил бы Владимиру Юрьевичу.
Утром, а оно, как всегда, выдается у меня совсем не ранним, едва продрав глаза, бросился к телефону.
— Владимир Юрьевич, а нельзя ли встретиться с бандитом, которого я не очень-то вежливо саданул по кадыку? — нетерпеливо спросил я, досадуя, что волнуюсь, и это мое беспокойство не укрывается от Вальдшнепова.
— На предмет? — очень осторожно ответил он вопросом на вопрос.
— Надо кое-что прояснить…
— Не получится, — вздохнул Вальдшнепов.
— Почему? Он что, умер? — если честно, мне очень не хотелось, чтобы я стал виновным в смерти этого мерзавца. Хоть и ублюдок он, но все же человек.
— Не совсем.
— Что значит — не совсем? Если он умер, то умер чуть-чуть?
— Видите ли, Эд, его на рассвете обнаружили в палате с простреленной головой.
Я скис — эта новость выбила почву из-под моих ног.
— А что вы хотели у него узнать? — полюбопытствовал следователь.
— Ах, Владимир Юрьевич, теперь это уже не имеет никакого значения.
— Опять, Эд, вы что-то скрываете от меня, — с мягкой укоризной протянул Вальдшнепов.
Но выпытывать не стал: видимо, хорошо уже изучил мой характер.
Я же, кладя трубку, думал о том, что о местонахождении пансионата, где с людьми делают что хотят, мог бы рассказать Блынский, но это дохлый номер: вряд ли он, упрямец, расколется. А доказать, что водитель «бумера» и водитель машины, отвезшей Радецкого в Киев, одно и то же лицо, не удастся ни мне, ни кому-нибудь еще. Мало ли на свете мужчин с выдающимися и в буквальном, и в переносном смысле слова кадыками…
Глава XI
Утром я неторопливо, как четки, перебрал в уме все узловые моменты моего расследования и пришел к выводу, что правильная, по всей видимости, догадка осенила покойного Георгия Викторовича Уласевича, когда он связал воедино смерть Радецкого и ту опасность, которая нависла над Игорем Лучинным, который уже совсем скоро очутился в петле. Я почти стопроцентно уверился в том, что его сунули туда те, кто раньше выбросил с балкона Модеста Павловича. Но как отыскать этих убийц? Где находится пансионат, в котором работают профессиональные шантажисты? Зная, что надежды почти никакой, я все же решил встретиться с женой Лучина. А вдруг…
Изабелла Аркадьевна Лучина оказалась весьма приятной дамой лет сорока. Я отметил, что она сумела сохранить фигуру, — это выгодно подчеркивал длинный цветастый блузон и нарядные джинсовые брючки. Мне показалось, что именно о таких женщинах с красиво подчеркнутыми формами мечтают юные мальчики, чье воспаленное воображение навязчиво рисует сцены постельных утех. По крайней мере, именно таких соблазнительниц видел я еще 14-15-летним молокососом в своих грезах и снах наяву.
Конечно, Изабелла Аркадьевна уже оправилась от недавнего потрясения, но не совсем — едва речь зашла об Игоре Ивановиче, ее темные армянские глаза ощутимо увлажнились, однако она быстро взяла себя в руки, потянувшись к привычному успокоительному средству — сигарете. Некоторое время мы дружно наполняли голубым табачным дымом просторную гостиную, где на стенах что ни картина, то шедевр: Глущенко, Яблонская, Фальк, Марчук, Левич… Дымить, как сапожникам, рядом с такими полотнами мне показалось неприличным, но коль хозяйка не возражает, даже сама курит…
Старшая дочь Лучина принесла на подносе кофе и печенье, поставила его на журнальный столик, за которым мы сидели, и удалилась.
Изабелла Аркадьевна аккуратно загасила сигарету, взяла чашечку с кофе, поднесла ее к губам, но не отпила, а, вздохнув, произнесла:
— Значит, вы считаете, что мой муж и ваш дядя ушли из жизни не по своей воле?
Замечу, что, явившись сюда, лукавить я не стал, а причину визита объяснил почти теми же словами, в которые облек свою догадку или предположение Уласевич. Вдова Лучина в этом усомнилась — следствие не обнаружило на теле мужа никаких следов насильственной смерти. Как, между прочим, и в случае с Радецким, добавил я.
— Почти уверен. Даже больше — вполне могу обойтись без этого «почти». Понимаете, Изабелла Аркадьевна, у Модеста Павловича Радецкого не было ни малейшего повода сводить счеты с жизнью.
— Как и у Игоря. Он жил интересно, наполненно, порой, я бы сказала, чересчур.
Конечно, у меня не поворачивался язык свернуть на тему амурных похождений Лучина, насчет которых я бегло был просвещен Уласевичем, но сейчас я понял, что мне предоставлен некий шанс.
— Простите, но что вы подразумеваете под «чересчур»?
— Как вам сказать… Игорь был увлекающимся человеком и любвеобильным. Я знала, что у него есть связи на стороне — доходят ведь всякие отголоски, сплетни. Понимаете, Эд, Игоря моего хватало и на меня, и на других. Я ему это прощала. Во-первых, воспитание получила такое — у нас на Кавказе мужчинам вроде бы как дается индульгенция на подобного рода грехи, главное, чтоб они оставались в семье и заботились о ней. А во-вторых, я всегда делала скидку на то, в какой среде он вырос и вращается. Друзья-художники, доступные натурщицы… В третьих, на серьезный роман на стороне Игорь способен не был, так, легкие развлечения, пикантные похождения… Главное — он меня любил.
