Уэйн оглянулся на толстяка и незаметно протянул руку к правому сапогу за ножом. Водитель мгновенно достал из-под рясы автомат тридцать второго калибра и направил дуло на Уэйна.
— Калибр небольшой, — сказал толстяк, — но я хороший стрелок и сумею проделать в твоей голове аккуратную маленькую дырочку.
Уэйн отказался от попытки достать нож.
— Нет, продолжай, — сказал толстяк. — Вытаскивай свой нож, положи его перед собой на пол и толкни ко мне. И если уж мы об этом заговорили, доставай заодно и второй.
Уэйн посмотрел назад. Когда его бросили в автобус, штанины на ногах задрались — и обе рукоятки ножей торчали наружу. С таким же успехом можно было повесить на них сигнальные фонари.
Похоже, это не самый удачный для него денек.
Он толкнул оба ножа к толстяку, а тот подобрал их и небрежно бросил по другую сторону сиденья.
Дверь автобуса опять открылась, сверху на Уэйна швырнули Калхауна и следом бросили его шляпу.
Уэйн выбрался из-под Калхауна, подобрал свою шляпу и нахлобучил на голову. Калхаун последовал его примеру. Теперь они оба стояли на полу на коленях.
— Джентльмены, не пройдете ли вы в середину автобуса?
Уэйн двинулся первым. Калхаун сразу же заметил монахиню:
— Парни, посмотрите, какая попка.
Толстяк обернулся:
— Можете занять сиденье.
Уэйн, повинуясь взмаху его автомата, протиснулся на сиденье, Калхаун примостился рядом. Затем в автобус забрались оставшиеся мертвецы и заняли передние места, оставив несколько свободных рядов посредине.
— А почему так шумят эти придурки сзади? — спросил Калхаун.
— Они поют, — ответил Уэйни. — Ты что, никогда не был в церкви?
— Хочешь сказать, что они там были? — Калхаун обернулся назад и заорал: — А вы знаете что-нибудь из песен Хэнка Вильямса?
Монахиня даже не обернулась, и мертвецы не прекратили своего нестройного пения.
— Догадываюсь, что нет, — буркнул Калхаун. — Похоже, вся хорошая музыка уже забыта.
Шум на задних сиденьях затих, и монахиня подошла, чтобы посмотреть на Уэйна и Калхауна. Спереди она тоже была хороша. Ряса на ней была разрезана от шеи до промежности и держалась на ленточках, открывая большую часть груди и тонкие черные трусики, в которых не помещалась буйная растительность, густая, словно черный мох. Уэйни не без труда оторвал взгляд от этого зрелища и тогда смог рассмотреть ее лицо — смуглое, кареглазое, с губами, словно созданными для поцелуев.
Калхаун до лица так и не добрался. Он не привык обращать внимания на лица. Он обратился к ее промежности:
— Отличная щелка.
Левая рука монахини описала полукруг и ударила Калхауна по голове.
Он схватил ее за запястье:
— И ручка тоже хороша.
Правой рукой монахиня проделала отличный фокус: она завела ее за спину, подняла подол рясы и достала небольшой двуствольный пистолет. Дула тотчас уперлись в голову Калхауна.
Уэйн наклонился вперед, надеясь все же, что она не будет стрелять. Под таким углом пуля могла пробить голову Калхауна и его тоже.
— Я не промахнусь, — сказала монахиня.
Калхаун усмехнулся.
— Да, не промахнешься, — сказал он и отпустил руку.
Она села напротив них и закинула ногу на ногу. Уэйн почувствовал, как его джинсы натянулись на бедрах.
— Сладкая, — не унимался Калхаун, — ты почти стоишь того, чтобы получить пулю.
Монахиня все так же продолжала улыбаться. Водитель завел двигатель. Заработали "дворники" и вентиляторы, сдувающие песок, а ветровое стекло стало голубым с белыми точками, движущимися между тонкими светлыми штрихами.
Радар. На некоторых машинах, курсирующих в пустыне, Уэйн видел такие устройства. Если он выберется из этой переделки и получит обратно свою машину, может, стоит установить подобный прибор. А может, и нет. Пустыня надоела ему до чертиков.
Как бы то ни было, строить сейчас планы на будущее немного несвоевременно.
Потом до него дошло. Радар. Это означало, что негодяи видели, куда едут, и намеренно выскочили перед его машиной.
Он наклонился на сиденье и попытался определить, в какое место ударился его "шевви". Ни единой царапины. Значит, корпус бронированный. Но сейчас большинство школьных автобусов защищено броней, так что в этом нет ничего необычного. Вероятно, у него еще и пуленепробиваемые стекла, и усиленные покрышки для езды по песку. Меры предосторожности на случай расовых волнений из-за того, что телят-мутантов тоже стали посылать в школы, словно они были людьми. И еще из-за Чудаков — старых пердунов, уверенных, что дети созданы для их сексуальных развлечений или для битья, когда требуется спустить пар.
— Как насчет того, чтобы снять наручник? — спросил Калхаун. — Он теперь все равно ни на что не годен.
Уэйн взглянул на монахиню:
— Не стреляй, я только достану ключ из кармана.
Он выудил ключ, открыл замок, и Калхаун стряхнул наручник на пол. Уэйн заметил любопытство на лице монахини.
— Я охотник за преступниками. Помогите мне доставить этого человека в город Закона, и я прослежу, чтобы и на ваши нужды тоже что-нибудь осталось.
Женщина отрицательно покачала головой.
— У тебя твердый характер, — вмешался Калхаун. — Мне нравятся монахини, у которых имеется собственное мнение… А ты настоящая монахиня?
Она кивнула.
— И всегда такая неразговорчивая?
Еще один кивок.
— Я никогда не видел таких монашек, — сказал Уэйн. — Так странно одетых, еще и с оружием.
— У нас маленький и очень специфический орден, — пояснила она.
— И ты для этих ребят что-то вроде воскресной учительницы?
— Вроде того.
— Но разве есть смысл возиться с мертвецами? У них ведь нет души, не так ли?
— Но их усилия возвеличивают славу Господа.
— Их усилия? — Уэйн осмотрел неподвижно сидевших сзади мертвецов. У одного совсем отгнило ухо. Он шмыгнул носом. — Может, славу Господа они и возвеличивают, но вот воздух точно не улучшают.
Монахиня порылась в кармане своей рясы и достала два кругляшка. Один протянула Уэйну, второй — Калхауну.
— Ментоловые таблетки. Помогают переносить вонь.
Уэйн развернул леденец и бросил в рот. Мята действительно отбивала запах, но сама по себе не радовала. Она напоминала о тех временах, когда он болел.
— А что у вас за орден? — спросил Уэйн.
— Орден Марии, возлюбленной Иисуса.
— Его матери?
