– Послушайте, господин Питу, – сказала Катрин, – я хотела еще кое о чем поговорить с вами.
– Да?
– Давеча, когда вы видели меня подле хижины…
– Подле какой хижины?
– Но вы же сами знаете.
– Знаю.
Она покраснела.
– Что вы там делали? – спросила она.
– Выходит, вы поняли, что это я! – воскликнул Питу с меланхолическим упреком.
– Не сразу.
– Как это не сразу?
– Бывает, что думаешь о своем и ничего кругом не замечаешь, а потом спохватываешься.
– Разумеется.
Она снова замолчала, молчал и Питу; у обоих накопилось в сердце слишком много такого, что не высказать словами.
– Значит, – вымолвила наконец Катрин, – это были вы.
– Да, мадмуазель.
– Что же вы там делали? Сидели в засаде?
– В засаде? Нет. С какой стати мне сидеть в засаде?
– Ну, не знаю. Из любопытства…
– Мадмуазель, я не любопытен. Она нетерпеливо топнула ножкой.
– И все-таки вы были там, а зачем – неизвестно.
– Мадмуазель, вы ведь видели: я читал.
– Ах, ничего я не видела.
– Но раз вы видели меня, вы должны были видеть и книгу.
– Верно, я вас видела, но мельком. Значит, вы читали?
– «Безупречного национального гвардейца».
– Что это такое?
– Книга, по которой я учусь тактике, чтобы затем обучать своих солдат, а для учебы необходимо уединение.
– Пожалуй, вы правы; там, на опушке леса, вас никто не тревожит.
– Никто.
Они снова замолчали. Матушка Бийо и ее подруги поодаль болтали о своем.
– И подолгу вы там учитесь? – снова подала голос Катрин.
– Иной раз с утра до вечера, мадмуазель.
– Ив тот раз тоже? – живо вскричала она.
– Ив тот раз тоже.
– Странно, что я вас увидела только на обратном пути.
Она лгала так отважно, что Питу захотелось ей поверить; но ему было стыдно за нее. Впрочем, он был влюблен и робок. Она страдала многими недостатками, но никто не смог бы упрекнуть ее в излишней откровенности.
– Должно быть, я спал, – сказал Питу, – когда сильно напрягаешь ум, это случается.
– Ну вот, – сказала она, – а пока вы спали, я вошла в лес, чтобы не быть на виду. Я шла.., я шла к охотничьему домику.
– К охотничьему домику, – повторил Питу. – К какому домику?
Катрин снова покраснела. На сей раз Питу притворялся слишком старательно, чтобы она могла ему поверить.
– К охотничьему домику Шарни, – продолжала она с деланной непринужденностью. – Там растет самая лучшая живучка.
– Неужели?
– Я обожглась, когда стирала белье, и мне обязательно нужно было нарвать живучки.
Несчастный Анж, словно пытаясь поверить словам Катрин, бросил взгляд на ее руки.
– Я обожгла не руки, а ноги, – живо сказала она.
– И вы нашли живучку?
– Да, прекрасную; видите, я совсем не хромаю.
«Она хромала еще меньше, – подумал Питу, – когда юркнула в лес, словно косуля в вересковые заросли».
Катрин решила, что ей удалось обмануть Питу; она уверила себя, что он ничего не видел и ничего не понял.
В порыве радости, недостойной ее благородной души, она шутливо заметила:
– Значит, господин Питу на нас дуется; господин Питу гордится своим новым званием; господин Питу выбился в офицеры и презирает бедных крестьян вроде нас.
Питу почувствовал себя уязвленным. Великая жертва, даже принесенная втайне, нуждается хоть в какой-нибудь награде, Катрин же обманывала Питу и насмехалась над ним, сравнивая его с Изидором де Шарни. Все добрые намерения Питу разом пропали; самолюбие – дремлющая змея; не дразните ее, если не уверены, что прикончите ее одним ударом.
– Мадмуазель, – возразил Питу, – мне кажется, что если кто и дулся, то не я на вас, а вы на меня.
– Отчего вы так думаете?
– Во-первых, вы прогнали меня с фермы, отказавшись дать мне работу. О, я ничего не сказал об этом господину Бийо. У меня, слава Богу, довольно сил и мужества, чтобы прокормить себя.
– Уверяю вас, господин Питу…
– Не стоит, мадмуазель; в своем доме вы вольны поступать, как вам угодно. Итак, вы меня выгнали; потом вы увидели меня возле охотничьего домика Шарни и, вместо того чтобы заговорить со мной, удрали, словно мелкий воришка.
Удар попал в цель; от спокойствия Катрин не осталось и следа, – Удрали? – переспросила она. – Я удрала?
– Да, словно на ферме пожар; я и книгу не успел захлопнуть, как вы, мадмуазель, уже вскочили на беднягу Малыша, который пока суть да дело успел обгрызть целый ясень – Обгрызть целый ясень? Что вы такое говорите, господин Питу? – пролепетала Катрин, окончательно теряя почву под ногами.
– Ничего особенного, – продолжал Питу, – я говорю, что пока вы собирали живучку. Малыш искал себе пропитания, а за час лошадь может съесть немало.
– За час! – вскрикнула Катрин.
– Конечно, мадмуазель, меньше, чем за, час, лошади с таким деревом не справиться. Вы нарвали столько живучки, что хватило бы на всех, кого ранило при взятии Бастилии. Из живучки выходят отличные припарки.
Катрин, бледная и растерянная, не могла вымолвить ни слова.
Питу тоже замолчал: он и без того сказал немало.
Матушка Бийо, остановившись на перекрестке, прощалась с подругами.
Питу, жестоко страдавший от того, что ему пришлось причинить боль обожаемому существу, переминался с ноги на ногу, словно птица, готовая улететь.
– Ну, что говорит офицер? – крикнула фермерша.
– Он говорит, что желает вам доброй ночи, госпожа Бийо.
– Погодите, – взмолилась Катрин едва ли не с отчаянием, – останьтесь еще ненадолго.
– Ну что ж, спокойной ночи, так спокойной ночи, – сказала фермерша. – Катрин, ты идешь?
– О, скажите же мне правду! – прошептала девушка.
– О чем, мадмуазель?
– Неужели вы мне не друг?
– Увы, – только и мог ответить несчастный, которому выпало начать свою любовную карьеру с ужасной роли наперсника – роли, из которой только очень ловкие и лишенные самолюбия люди ухитряются извлекать выгоду, Питу почувствовал, что тайна его вот-вот сорвется с его губ; он понял, что стоит Катрин произнести хоть слово, и он окажется в полной ее власти.
Но одновременно он понял и другое: заговорив, он погубит себя; в тот день, когда Катрин откроет ему то, что он всего лишь подозревал, он умрет от горя.
