хорошо и прекрасно, но, ради Бога, Робин, ты позволяешь людям умирать за дело, которое, как ты должен знать, неизбежно потерпит неудачу. И вы потерпите неудачу, — продолжала она беззлобно. «У вас нет числа. У вас нет общественной поддержки, у вас нет голосов, у вас нет импульса. Вы не понимаете, насколько решительно Империя настроена вернуть себе свое серебро. Думаете, вы готовы пойти на жертвы? Они сделают все, чтобы выкурить вас. Вы должны знать, что они не планируют потерять всех вас. Им просто нужно убить некоторых из вас. Остальных они возьмут в плен, а потом сорвут вашу забастовку».
Скажите мне — если бы вы только что видели смерть своих друзей, если бы вам приставили пистолет к голове, разве вы бы не вернулись на работу? Они уже арестовали Чакраварти, вы знаете. Они будут пытать его, пока он не станет сотрудничать. Скажите мне, когда дело дойдет до драки, сколько людей в этой башне будут придерживаться своих принципов?
«Мы не все такие бесхребетные, как ты», — сказала Виктория. «Они здесь, не так ли? Они с нами».
«Я спрашиваю снова. Как долго, по-твоему, это продлится? Они еще не потеряли никого из своих. Как вы думаете, что они почувствуют, когда первое тело вашей революции упадет на пол? Когда к их виску приставят пистолет?
Виктория указала на дверь. «Убирайся.»
«Я пытаюсь спасти вас,» настаивала Летти. Я — ваш последний шанс на спасение. Сдавайтесь сейчас, выходите мирно и сотрудничайте с Реставрацией. Вы недолго пробудете в тюрьме. Вы им нужны, вы сами это сказали — вы быстро вернетесь в Бабель и будете выполнять работу, о которой всегда мечтали. Это лучшее предложение, которое вы можете получить. Это все, что я пришла сюда сказать. Принимайте его, или вы умрете».
Тогда мы умрем, — чуть было не сказал Робин, но остановил себя. Он не мог приговорить всех наверху к смерти. Она знала это.
Она их победила. Они не могли ничего возразить. Она полностью загнала их в угол; не было ничего, чего бы она не предвидела, не было больше никаких уловок, которые можно было бы вытащить из их рукавов.
Вестминстерский мост рухнул. Чем еще они могут угрожать?
Он ненавидел то, что вырвалось из его уст. Это было похоже на капитуляцию, на поклон. «Мы не можем решить за всех».
Тогда созовите собрание. Летти скривила губы. Опросите всех, добейтесь консенсуса с помощью той маленькой формы демократии, которую вы здесь запустили. Она положила белый флаг на стол. «Но ответ должен быть готов к рассвету».
Она повернулась, чтобы уйти.
Робин бросился вперед. Летти, подожди.
Она остановилась, держась одной рукой за дверь.
Почему Рами?» — спросил он.
Она замерла. Она выглядела как статуя; под лунным светом ее щеки сияли бледной, мраморной белизной. Такой он должен был видеть ее всегда, подумал он. Холодной. Бескровной. Лишенной всего того, что делало ее живой, дышащей, любящей, страдающей человеческой личностью.
" Ты целилась, — сказал он. Ты нажал на курок. А ты ужасно меткий стрелок, Летти. Почему он? Что Рами сделал тебе?
Он знал, что. Они оба знали; сомнений не было. Но Робин хотел дать этому имя, хотел убедиться, что Летти знает то, что знает он, хотел, чтобы воспоминание было свежим между ними, острым и порочным, потому что он мог видеть боль, которую оно принесло в глаза Летти, и потому что она заслужила это.
Летти долго смотрела на него. Она не двигалась, только быстро поднималась и опускалась ее грудь. Когда она заговорила, ее голос был высоким и холодным.
«Я не делала этого», — сказала она, и Робин понял по тому, как она сузила глаза и вытягивала слова, расставляя их, как кинжалы, по пунктам, что последует дальше. Его собственные слова, брошенные ему в лицо. «Я совсем не думала. Я запаниковала. А потом я убила его».
«Убийство не так просто, — сказал он.
«Оказывается, да, Птичка». Она бросила на него презрительный взгляд. «Разве не так мы сюда попали?»
«Мы любили тебя», — прошептала Виктория. «Летти, мы бы умерли за тебя».
Летти не ответила. Она повернулась на пятках, распахнула дверь и скрылась в ночи.
Дверь захлопнулась, и наступила тишина. Они не были готовы принять новость наверху. Они не знали, что сказать.
«Ты думаешь, она это серьезно?» спросил наконец Робин.
«Абсолютно точно, — сказала Виктория. Летти не дрогнет».
«Тогда мы позволим ей победить?»
«Как, — медленно спросила Виктория, — по-твоему, мы заставим ее проиграть?
Между ними повисла страшная тяжесть. Робин знал свой ответ, но не знал, как его произнести. Кроме этого, Виктория знала все, что было в его сердце. Это было единственное, что он скрывал от нее — отчасти потому, что не хотел заставлять ее разделить это бремя, а отчасти потому, что боялся ее реакции.
Ее глаза сузились. «Робин».
Мы разрушим башню, — сказал он. И уничтожим себя».
Она не вздрогнула; она только слегка сглотнула, как будто ждала подтверждения. Он не притворялся так хорошо, как думал; она ожидала этого от него. «Ты не можешь.»
«Есть способ.» Робин специально неправильно истолковал ее слова, надеясь, скорее, что ее возражение было логистическим. Ты знаешь, что он есть. Они показали нам его в самом начале».
Тогда Виктория замолчала. Робин знала, что она себе представляет. Пронзительный, вибрирующий брусок в руках профессора Плэйфера, кричащий, словно от боли, разбивающийся на тысячу острых, сверкающих осколков. Умножьте это снова и снова. Вместо бруска представьте себе башню. Представьте себе страну.
Это цепная реакция, — прошептал он. Она сама закончит работу. Помнишь? Плайфер показал нам, как это делается. Стоит ему только коснуться другого прута, и эффект передается по всему металлу. Он не прекращается, он просто продолжается, пока не сделает все серебро непригодным для использования».
Сколько серебра было на стенах Бабеля? Когда все закончится, все эти слитки станут бесполезными. Тогда сотрудничество переводчиков не будет иметь никакого значения. Их помещения исчезли бы. Их библиотека исчезнет. Грамматики — нет. Их резонансные стержни, их серебро, бесполезное, исчезнет.
«Как долго ты это планировал?» потребовала Виктория.
«С самого начала,» сказал он.
«Я ненавижу тебя.»
Это единственный способ победить, который у нас остался.
Это твой план самоубийства, — сердито сказала она. И не говори мне, что это не так. Ты хочешь этого; ты всегда этого хотел».
Но в этом-то все и дело, подумал Робин. Как он мог объяснить тяжесть, сдавливающую его грудь, постоянную невозможность дышать? «Я
