— Вы видите, что я не смеюсь, — грустно и строго проговорилаНастасья Филипповна.
— Впрочем, мне всё равно, смейтесь, как вам угодно. Когда ястала его спрашивать сама, он мне сказал, что давно уже вас не любит, что дажевоспоминание о вас ему мучительно, но что ему вас жаль, и что когда онприпоминает о вас, то его сердце точно “пронзено на веки”. Я вам должна ещесказать, что я ни одного человека не встречала в жизни, подобного ему поблагородному простодушию и безграничной доверчивости. Я догадалась после егослов, что всякий, кто захочет, тот и может его обмануть, и кто бы ни обманулего, он а потом всякому простит, и вот за это-то я его и полюбила…
Аглая остановилась на мгновение, как бы пораженная, как бысамой себе не веря, что она могла выговорить такое слово; но в то же времяпочти беспредельная гордость засверкала в ее взгляде; казалось, ей теперь былоуже всё равно, хотя бы даже “эта женщина” засмеялась сейчас над вырвавшимся унее признанием.
— Я вам всё сказала, и уж конечно вы теперь поняли, чего яот вас хочу?
— Может быть, и поняла, но скажите сами, — тихо ответилаНастасья Филипповна.
Гнев загорелся в лице Аглаи.
— Я хотела от вас узнать, — твердо и раздельно произнеслаона, — по какому праву вы вмешиваетесь в его чувства ко мне? По какому праву выосмелились ко мне писать письма? По какому праву вы заявляете поминутно, ему имне, что вы его любите, после того, как сами же его кинули и от него с такоюобидой и… позором убежали?
— Я не заявляла ни ему, ни вам, что его люблю, — с усилиемвыговорила Настасья Филипповна, — и… вы правы, я от него убежала… — прибавилаона едва слышно.
— Как не заявляли “ни ему, ни мне”? — вскричала Аглая: — аписьма-то ваши? Кто вас просил нас сватать и меня уговаривать идти за него?Разве это не заявление? Зачем вы к нам напрашиваетесь? Я сначала было подумала,что вы хотите, напротив, отвращение во мне к нему поселить тем, что к намзамешались, и чтоб я его бросила; и потом только догадалась, в чем дело: вампросто вообразилось, что вы высокий подвиг делаете всеми этими кривляниями… Ну,могли ли вы его любить, если так любите свое тщеславие? Зачем вы просто неуехали отсюда, вместо того, чтобы мне смешные письма писать? Зачем вы невыходите теперь за благородного человека, который вас так любит и сделал вамчесть, предложив свою руку? Слишком ясно зачем: выйдете за Рогожина, какая жетогда обида останется? Даже слишком уж много чести получите! Про вас ЕвгенийПавлыч сказал, что вы слишком много поэм прочли и “слишком много образованы длявашего… положения”; что вы книжная женщина и белоручка; прибавьте ваше тщеславие,вот и все ваши причины…
— А вы не белоручка?
Слишком поспешно, слишком обнаженно дошло дело до такойнеожиданной точки, неожиданной, потому что Настасья Филипповна, отправляясь вПавловск, еще мечтала о чем-то, хотя, конечно, предполагала скорее дурное, чемхорошее; Аглая же решительно была увлечена порывом в одну минуту, точно падалас горы, и не могла удержаться пред ужасным наслаждением мщения. НастасьеФилипповне даже странно было так увидеть Аглаю; она смотрела на нее и точносебе не верила, и решительно не нашлась в первое мгновение. Была ли онаженщина, прочитавшая много поэм, как предположил Евгений Павлович, или простобыла сумасшедшая, как уверен был князь, во всяком случае эта женщина, — иногдас такими циническими и дерзкими приемами, — на самом деле была гораздостыдливее, нежнее и доверчивее, чем бы можно было о ней заключить. Правда, вней было много книжного, мечтательного, затворившегося в себе ифантастического, но зато сильного и глубокого… Князь понимал это; страданиевыразилось в лице его. Аглая это заметила и задрожала от ненависти.
— Как вы смеете так обращаться ко мне? — проговорила она сневыразимым высокомерием, отвечая на замечание Настасьи Филипповны.
— Вы, вероятно, ослышались, — удивилась Настасья Филипповна.— Как обращалась я к вам?
— Если вы хотели быть честною женщиной, так отчего вы небросили тогда вашего обольстителя, Тоцкого, просто… без театральныхпредставлений? — сказала вдруг Аглая, ни с того, ни с сего.
— Что вы знаете о моем положении, чтобы сметь судить меня? —вздрогнула Настасья Филипповна, ужасно побледнев.
— Знаю то, что вы не пошли работать, а ушли с богачомРогожиным чтобы падшего ангела из себя представить. Не удивляюсь, что Тоцкий отпадшего ангела застрелиться хотел!
— Оставьте! — с отвращением и как бы чрез боль проговорилаНастасья Филипповна: — вы так же меня поняли как… горничная Дарьи Алексеевны,которая с женихом своим намедни у мирового судилась. Та бы лучше вас поняла…
— Вероятно, честная девушка и живет своим трудом. Почемувы-то с таким презрением относитесь к горничной?
— Я не к труду с презрением отношусь, а к вам, когда вы обтруде говорите.
— Захотела быть честною, так в прачки бы шла.
Обе поднялись и бледные смотрели друг на друга.
— Аглая, остановитесь! Ведь это несправедливо, — вскричалкнязь как потерянный. Рогожин уже не улыбался, но слушал сжав губы и скрестивруки.
— Вот, смотрите на нее, — говорила Настасья Филипповна,дрожа от озлобления, — на эту барышню! И я ее за ангела почитала! Вы безгувернантки ко мне пожаловали, Аглая Ивановна?.. А хотите… хотите, я вам скажусейчас прямо, без прикрас, зачем вы ко мне пожаловали? Струсили, оттого ипожаловали.
— Вас струсила? — спросила Аглая, вне себя от наивного идерзкого изумления, что та смела с нею так заговорить.
— Конечно, меня! Меня боитесь, если решились ко мне придти.Кого боишься, того не презираешь. И подумать, что я вас уважала, даже до этойсамой минуты! А знаете, почему вы боитесь меня, и в чем теперь ваша главнаяцель? Вы хотели сами лично удостовериться: больше ли он меня, чем вас, любитили нет, потому что вы ужасно ревнуете…
— Он мне уже сказал, что вас ненавидит… — едва пролепеталаАглая.
— Может быть; может быть, я и не стою его, только… толькосолгали вы, я думаю! Не может он меня ненавидеть, и не мог он так сказать! Я,впрочем, готова вам простить… во внимание к вашему положению… только всё-таки яо вас лучше думала; думала, что вы и умнее, да и получше даже собой, ей богу!..Ну, возьмите же ваше сокровище… вот он, на вас глядит, опомниться не может,берите его себе, но под условием: ступайте сейчас же прочь! Сию же минуту!..
Она упала в кресла и залилась слезами. Но вдруг что-то новоезаблистало в глазах ее; она пристально и упорно посмотрела на Аглаю, и встала сместа:
— А хочешь, я сейчас… при-ка-жу, слышишь ли? только емупри-ка-жу, и он тотчас же бросит тебя и останется при мне навсегда и женится намне, а ты побежишь домой одна? Хочешь, хочешь? — крикнула она как безумная,может быть, почти сама не веря, что могла выговорить такие слова.
