— Чего ж не слинял с немцем? Иль не знал, что ждет? — удивился бугор.
— Как же не знал? Все знал! Только к чему скрываться? Прячутся те, кто жить хочет, шкурой дорожит. А мне держаться стало не за что. Когда счеты свел, пусто в свете стало. До того злоба держала в жизни. А потом, когда последнего из подвала вытащил и кончил, самому жить расхотелось.
— Они что ж, на войну не пошли те комсомольцы? — удивился бугор.
— Не успели. Немец их враз накрыл.
— А теперь, когда выйдешь, куда подашься?
— К себе в село. Там с сыновьями на одном погосте буду.
— Кем же был до войны? — спросил Рябой.
— Хозяйствовал на земле. Как и все люди. Не воровал, не убивал, своим трудом жил. По Писанию…
— Наши дела особая комиссия проверяла. Удивлялась, как это мы живы? А потому, что все мы пострадали от произвола, нас из тюрьмы послали на условное, — продолжил Тит.
— Ну ты хоть мстил! А я за что влип? — заговорил рыжий мужик, которого все новые звали Панкратом. — Меня, как немец в село пришел, сами деревенские уговорили согласиться в старосты. Чтоб чужого, зверя не прислали, от какого всем было бы лихо. Старики просили. Мол, ты, Панкратий, свой, все тебя знаем. Человек степенный, умный, рассудительный. Один грамотный средь нас. Никого не дашь в обиду новым властям. На тебя вся надежда. Стань заступником перед иноземцами. И согласился, на свою беду, — вздохнул мужик. — Везде война, стрельба, смерти. А у нас — тишь и гладь. Хлеб сеяли, картоху. Лен растили. Ни одной бомбы за все годы. Ни одного человека не убило. Своей смертью старики помирали. Дети спокойно росли. Церковь работала. Немцев мои сельчане за всю войну в глаза не видели. Не было их у нас. И партизан не- знали. Да вдруг услышал в соседней деревне, что уходят немцы. Наши наступают. Я в селе своим рассказал о том. Обрадовался, что костюм старосты мне даром оставили. Денег не взяли за него. Он же из чистой шерсти. Вот и надел я его, как на праздник. А тут наши. На машинах, танках. Промчались с ветром. Я им рукой махал. А через неделю меня взяли. И говорят: раз был в старостах, значит, предатель. Ну и что, если никого не предал, не убил? На немца работал, и все тут. На суде сельчане вступились. Мол, мы его уговорили, упросили. Да никто их слушать не стал. Повесили клеймо — и на Колыму. Так-то людям добро делать…
Фартовые и сучьи окружили новых плотным кольцом. Всем хотелось узнать, что за люди в этой партии прибыли. На деляне не поговоришь. Там некогда, работать надо. А здесь, у костра, никто не помешает.
— Ну, я понимаю, свои оборзели. Перебор получился. Но почему не обратиться к своим властям за помощью, зачем с немцем пришел, сработал им на руку? Неужель в собственном доме сами не сумеем порядок навести? Иль не можем без чужого дяди? — возмутился Новиков.
— К кому идти? К тем, кто моих убил, так? Они и по мне вскоре розыск объявили. Сообщили родственники, — нахмурился старик.
— В прокуратуру надо было.
— Да что вы, гражданин начальник! Кто ей поверит? Нет у нас законов. У кого кулак сильнее, тот и прав. Кто кого зажал, тот и барин…
— То-то повсюду люди слезами умываются от тех законов. Тут уж не до них, выжить бы как-нибудь.
— И все ж прав старшой. Плохо, хорошо, но в своей семье разбираемся сами, без соседей. И тут, я думаю, согласиться в полицаи, чтоб своего убить, дело последнее, — вставил Генка.
— Своего? Это свои моих детей поубивали? Свои — мою семью порушили? — вскочил старик. Его губы тряслись. — Ты роди, вырасти их, потом поймешь, как они дороги, как нестерпимо больно их терять. Уж лучше бы я не дожил до того дня!
— Зачем же с помощью немцев это делали? Иль самому духу не хватило? — шпынял Генка.
— Немцы ловили. Я опознавал и казнил. Сам. Одному мне не поймать бы их всех. А тут помощь. Какая мне разница от кого? Я ненавидел их больше, чем все вместе взятые фрицы. Я готов был остаток жизни раздать за каждого пойманного обидчика и убийцу моих детей. Мне было наплевать, кто помогает мне и кому на руку моя злоба. Я свое сделал. И любой отец на моем месте так же поступил бы. Иль я не прав? А кто из вас не воспользовался бы этим случаем, может, последним в жизни? Кто обвинит меня за случившееся? Если не было закона, чтоб спасти моих детей, где закон, обвиняющий меня? Да я на всю жизнь возненавидел власть, пославшую ко мне убийц! Я никогда не смирюсь с нею!
Старик упал, из его рта пошла пена, он задергался, забормотал что-то непонятное.
— Снова приступ…
— Ребята! Эй, мужики! Держите его. Окалечится, помогите! — просил Тит, с трудом удерживая беснующегося старика.
Шмель указал фартовым взглядом. Те скрутили человека. Придержали. Едва приступ прошел, выпустили из рук.
Старик лежал у костра на заботливо подсунутой под него телогрейке.
— Давно эго? — спросил Шмель.
— С того самого дня. Как ребят моих убили. В тот день трепать стало. Когда вспоминаю их — начинается. Мне бы внуков нынче баловать. На санках катать, будь сыны живыми. Да Бог не дал радости. Как пес по зонам мотаюсь в старости.
— Ты, дед, не дави на жалость. Здесь почти все с побитой душой. Не без потерь в сердце. Судьбы у всех покалечены. Но
’ руки в крови не марали. Не подыгрывали врагу! Не позорили себя и род свой, нацию, народ не срамили на весь свет. Тебе больно, пусть другим не легче будет, так, что ли? Люди в войну жизни положили, чтоб от врага землю очистить, а ты с врагом пришел? Привел их на нашу землю мстить за сынов своих. А сколько у других убито — отцов и сыновей? Ты о том подумал? Реки крови текли. А все такие, как ты, помогали! Из-за кучки негодяев ты свой дом, землю, могилы детей предал! Старый негодяй! Попадись в мои руки, не пожалел бы! — вспылил Новиков.
Фартовые отпаивали старика горячим чаем. Им было жаль человека, потерявшего в жизни все. Зовущего собственную смерть. Но и она к нему не торопилась. Словно сговорившись с людьми, ждала, наслаждалась муками уставшего от жизни старика.
— Вот вернется человек в свою деревню. С кем-то соседствовать будет. Здороваться. Обживаться. К ком>£то в гости пойдет. Иначе нельзя, уж так устроен человек, не может жить в одиночестве, но как себя переделать, изменить, как станет смотреть в глаза сотням невинных, на чей порог привел врага? Ведь эти люди, даже пострадав от немца, защищали его на суде! Это какое сердце надо иметь, какую терпимость? Такими земляками гордиться надо. Если осталась в вас хоть малая теплинка земли своей, за одно это перед деревней до смерти каяться должны. У них родню убивали на войне тоже без
вины. Те, кого вы привели. И вас не упрекали, — глядя в костер, словно сам с собою разговаривал Новиков.
— А не хрен было его детей мокрить! — возмутился Шмель.
— Их что, просто так, ни за что убили, ни слова не говоря, ничего не требуя? — удивился Генка.
— Да нет! Велели корову вывести из хлева. И свиней. А сыновья собаку с цепи спустили. Она на чужих кинулась. Без разбору всех кусать стала. Озверела, как и люди. С того и началось. Я не успел образумить, успокоить ребят, как их убили. А мертвым слова не нужны. Запоздал я. А они поспешили, — признал старик.
