Каждая встреченная, каждая пережитая им любовь вновь проходила перед его глазами. Франсуа любил кого-то – и вот, сияя, распускается красная роза! Его любили – и белая роза появляется с другой стороны!
Франсуа медленно проходил по жизни, и оба ряда вспыхивали то красным, то белым…
Боже, сколько же он любил! Боже, сколько же его любили!
Ему даже казалось, что чем дальше он продвигается среди этих красных и белых цветов, тем они многочисленнее и прекраснее. Выходит, чем старше он становился, тем больше места в его жизни занимала любовь?
До его слуха донесся уже привычный рокот. Волны возвращаются. Ему предстоит посетить еще один остров. Франсуа испугался: вдруг волны унесут его с острова Роз прежде, чем он досмотрит до конца…
Этого не произошло. Он увидел, как расцвели два последних розовых куста в каждом ряду, и это было сущее помрачение очей. По обе стороны от него произошел настоящий взрыв, вспышка красного и белого. Его жизнь заканчивалась в настоящем зареве любви!
Нахлынувшие массы воды положили предел видению. Франсуа унесло вдаль, но он больше не испытывал страха: с тех пор, как при нем не было перстней, он плыл свободно. И только думал с любопытством, куда же на этот раз его забросит волна.
Долго ждать не пришлось. Он различил знакомый шум. Звонили колокола, колокола собора Парижской Богоматери. Он – на острове Сите, в Париже!
Париж – жизнь… Радостно трезвонили колокола, весело вопил уличный люд. Все вокруг было приглашением к празднику…
– Надо оставить Париж, рыцарь…
Франсуа тотчас узнал этот чуть пришепетывающий девичий голосок, неопределимо прелестный выговор. Маргаритка, его первая любовь. Вот она и появилась перед ним. Ей только что исполнилось пятнадцать лет. Выпуклый наморщенный лобик под каштановыми волосами придавал ей серьезный вид, но она улыбалась, и ее зубы белели, как испод морских раковин.
Маргаритка предстала босиком. На ней было серое, рваное платьице, а на маленькой, едва оформившейся груди висело трогательное украшение – морская звезда на нитке, которую она носила как ожерелье.
Франсуа вскричал восхищенно:
– Маргаритка!
***
В доме на паперти Рено Сент-Обен, склонившись над умирающим, в первый раз после ухода его правнука услышал, как тот произнес какое-то слово. Название полевого цветка. Рено вздохнул… О, если бы те, что были велики в своей жизни, заканчивали ее такими чудесными словами! Но так не бывает, потому что смерть ни к кому не питает уважения и зачастую забирает ум раньше тела…
Рено обменялся сочувственным взглядом со своей матерью, у которой это слово вырвало горькое рыдание. Молодой священник чувствовал, что последний миг совсем близок, и собрал все силы, чтобы встретиться с величайшей тайной.
***
Был отлив, пляж обнажился. Франсуа узнал его: здесь он и повстречал Маргаритку. Песок простирался насколько хватало глаз, покрытый неисчислимыми мелкими морщинками. Девушка спросила весело:
– Помните линии моря?
Франсуа кивнул. Как забыть их?
– Это как линии руки: они предсказывают будущее. В тот раз я вам показала линию любви, а сейчас нарисую линию жизни.
Маргаритка присела на песке, который в этом месте не был тронут волнами, и подула на него, подняв золотистое облачко. Потом поднялась, улыбаясь.
– Но ты же ничего не сделала!
– Это потому, что нет больше жизни. Все.
– Уже!
Маргаритка по-прежнему улыбалась. Она что угодно произносила одним и тем же радостным тоном, как хорошее, так и дурное.
– А теперь надо сходить на русалкину могилу, где мы обменялись нашим первым поцелуем.
Плоская скала, обнажившаяся из-за отлива, едва виднелась на горизонте.
– Это слишком далеко. Мне никогда не дойти туда.
Маргаритка не ответила. Просто протянула руку Франсуа. Девушка оказалась права: они добрались до скалы очень быстро. И, как при первой встрече, вытянулись бок о бок на плоском камне и уставились на небо.
Это было чудесное небо, бурное, пронизанное светом, с широким солнечным лучом, падающим из разрыва меж облаков, – одно из тех обличий земных небес, что дают зримый образ Бога.
Франсуа повернулся к своей спутнице:
– Это рай?
Маргаритка не ответила. Он хотел бы рассказать ей про свет Севера, но она прервала его, прижав палец к губам:
– Тсс! Это тайна. Они не должны знать…
– Что теперь будет?
– Море поднимается. Оно нас накроет.
– Но мы же утонем! Тебе-то нечего бояться, ты уже мертвая. А я?
– Надо спеть, рыцарь. Это придаст храбрости. Помните мою песенку?
– Всю свою жизнь я не забывал ее.
– Тогда пойте. Пойте со мной… Да! Громче! Еще громче!..
Когда первые волны достигли скалы, Франсуа все еще распевал во весь голос:
Отлив мне рыцаря принес,
Прилив уносит прочь.
Кому поведать горе мне,
Кроме ракушек морских?
Рено Сент-Обен склонился к губам, тронутым едва заметной дрожью, и расслышал, словно эхо, долетевшее из другого мира:
– Ракушек…
Последнее слово Франсуа было «ракушек». Это не значило ничего, кроме того только, что жизнь человека не завершается – она обрывается.
Рено осенил лицо своего предка крестным знамением.
***
Франсуа перестал петь. Море покрыло его почти целиком. И тут свет померк. Сделалась вдруг непроглядная тьма. Франсуа обернулся к Маргаритке, которой больше не видел.
– Это смерть?
Голос его подруги звучал, как обычно, просто и естественно:
– Конечно. Смотрите, как она прекрасна!
Тогда вернулся свет. Он лился отовсюду одновременно, но только не с неба. Казалось, сияние поднимается из глубин моря, словно огромное полотнище. Это был восхитительный, дивный, несравненный фиолетовый свет!
И Франсуа впустил его в себя…
