Жени оставила отца дома, переоделась и пошла в бассейн. И там мощными гребками старалась перебороть разочарование от угасающей мечты, столкнувшейся с реальностью существования ее отца.
Через полчаса она вышла из воды и завернулась в длинный махровый халат. Что ей предстоит впереди. У Георгия нет другого дома, кроме ее, и он пожелает жить в нем затворником. Здесь, в дельмарском лесу это было возможно. Но как теперь мечтать о переезде в Джорджтаун? Пел занят, и ему приходится видеться с множеством людей. В эту жизнь отец никогда не сможет вписаться.
Что она наделала? — мрачно думала Жени в десятый раз за день. Открыв стеклянную дверь, она проскользнула к себе в спальню. Что станется с ее браком? С ними со всеми?
На следующий день, отдохнув, Георгий начал проявлять интерес к окружающему. Он никак не мог поверить, что Жени владеет таким домом с четырьмя акрами земли. Бассейн его просто поразил. Разве может его хозяином быть один человек? — удивлялся он. Такого бассейна хватило бы для рабочих целой фабрики.
— Нет, невозможно, — качал он головой. Потом рассмеялся. — Я и забыл, что это Америка.
— Хочешь искупаться? Вода подогревается.
— Купаться в это время года? Очень странно.
На следующее утро он вошел в бассейн и, стоя по плечи в воде, наблюдал, как плавает дочь.
— Ты хорошо плаваешь, — заметил Георгий, когда она закончила. — Настоящая спортсменка. А девочкой была неловкой.
— Неуклюжей, — согласилась Жени, встряхивая волосами. — Помнишь, как меня выгнали из балетной школы?
— Да, да, помню. Как давно это было, Женечка.
Ласковое слово удивило их обоих. Жени подала отцу халат, и они вместе отправились домой.
— Заварить чай? — предложила она.
— Давай.
Жени сделала его по-русски черным и крепким, и Георгий процеживал горячую жидкость сквозь кусочек сахара, языком прижимая его к зубам.
— Хорошо, — он поставил чашку на стол. — Я для тебя обуза, Женечка.
— Мы привыкнем друг к другу, — принялась отрицать она. — Нужно только время. Ведь столько лет…
Он кивнул.
— Я сомневался. Думал, мне слишком поздно что-либо менять.
Жени вспомнила об одежде, которую купила ему. Она лежала у него в шкафу. Отец потрогал, похвалил материал, но даже не примерил.
— Когда мы виделись с тобой в последний раз, ты была еще ребенком, а теперь взрослая женщина, жена. И ты должна быть со своим мужем.
Их глаза встретились и они поняли, что оба думают о Наташе.
— В последний раз, когда я тебя видел… — его голос растворился во времени.
Она стояла на верхней площадке лестницы с Дмитрием и Катей и видела, как он с достоинством сходит вниз, упрекая солдат за то, что они ломали двери. Гордый человек с военной выправкой. И следующая встреча почти через двадцать семь лет: сломленный старик, шаркающий ногами по незнакомой комнате с низко опущенной головой.
— Я стар. Жизнь уже прожита. Мои ошибки останутся со мной, — он посмотрел на свои руки. — Когда-нибудь я расскажу, в чем они заключались. Страшные ошибки. Я был слепым глупцом. Все эти годы я молил твою мать о прощении.
— Мою мать?
— Ее память. Она постоянно во мне.
Георгий замолчал. Жени не знала, о чем его спросить, что ему еще рассказать. Стрелки часов показывали половину восьмого.
— Мне пора одеваться и идти в клинику, — в десять у нее была запланирована подтяжка лица престарелому сценаристу. — Хочешь пройтись посмотреть округу?
— Пока нет, — его голос звучал еще печально. — Ты правильно сказала, необходимо время.
Постепенно они стали узнавать друг друга. Иногда проходили дни, а они даже не говорили друг с другом, но, ощущая друг друга рядом, вспоминали прошлое, как будто в их памяти открывались новые ячейки. Одна за другой. Постепенно Георгий начал носить одежду, которую ему купила Жени. Кое-что было велико, но он и слышать не хотел, чтобы поменять вещи.
Иногда день или два они не виделись, когда Жени улетала на восток. Она предпочитала видеться с Пелом там, хотя он постоянно предлагал приехать в Калифорнию. Еще рано, говорила она ему. Она не могла думать без содрогания о них троих в одном доме.
Поездки Жени ободряюще действовали и на нее, и на Георгия. После выходных с Пелом она чувствовала себя увереннее, а отец ждал ее дома, соскучившись по разговорам.
Готовясь к поездке в Америку, Георгий вернулся к учебникам, чтобы освежить английский. Когда уезжала Жени, он разговаривал с поваром, много читал, час или два в день смотрел телевизор. И к концу зимы свободно говорил, набравшись американских разговорных выражений. Теперь они с Жени общались больше по-английски, чем по-русски. Ее владение родным языком было хуже, чем его — английским.
— Ты говорил, что у тебя были сильные сомнения, — напомнила отцу как-то вечером Жени. — Так почему же ты решил сюда приехать?
— Из-за тебя, — ответил он, повернув руки ладонями вверх. — Ты меня ждала.
— Только поэтому?
— А почему же еще? Я прошел через слишком многое, чтобы теперь меня заботила политика или волновали политические системы. Я мог бы дожить жизнь и в России. Но приехал в Америку, потому что меня просила об этом дочь.
— А Дмитрий? А твои внуки?
Если ничего не произойдет, в конце следующего лета они приедут в Америку. Фонд расширил стажировку Дмитрия, и теперь он проведет в Массачусеттсе целый год.
— Мы даже не были друзьями. Дмитрий меня так и не простил за то, что я сделал с его матерью, — Георгий пронзительно посмотрел на Жени. — Это я услал ее туда.
Жени выдержала его взгляд.
— Я знаю. Она мне говорила.
— Я рад, что она тебе сказала. Ненависть свела меня с ума, и я был с ней жесток.
— Но она мне сказала, что ты пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти ее.
— Она так сказала?
— Да. Что ты принял наказание за преступления, которые не совершал, чтобы ей разрешили эмигрировать.
Георгий заплакал.
— Это правда? — мягко спрашивала Жени. Ей хотелось, чтобы он подтвердил это сам. — Ты был чист, но признался?
Он не мог говорить, но кивнул головой.
— Она тебя простила, — прошептала Жени. — За все, что случилось в прошлом.
Несколько минут Георгий еще тихонько всхлипывал, потом достал из кармана большой белый платок и вытер глаза.
— А ты, Жени? Ты меня простила?
— Девочкой я обвиняла во всем ее. Во всем, что случилось после ее ухода. Я осуждала ее за то, что она сбежала с актером, что оставила семью. Считала ее плохой, а тебя хорошим.
— Хорошим? Меня?
