— призванной развивать традицию передвижничества в духе «художественного документализма» и «героического реализма». АХР, подобно РАППу претендовала на монополизм в руководстве художественной жизнью в стране.
Другое значительное объединение, «Общество художников-станковистов» (ОСТ), будет создано в 1925 году стремившимися к осмыслению современности с помощью новых изобразительных средств, молодыми художниками.
Короче, направлений для деятельности Лизы как художницы — очень много!
Можно писать «красную» батальную живопись про Гражданскую войну — как Петров-Водкин, можно двигаться на портретах вождей — как Бродский…
ЭВРИКА!!!
«Ленина на субботнике» ещё никто не рисовал: воистину — «золотая жила», ещё никем не «зачиканная».
Можно эволюционировать в сторону «реалистической фигуративности». Конечно, Малевич свои «квадраты», «круги» да «кресты» уже написал (как жаль!), но можно ещё что придумать — свободных геометрических фигур пока дофигасе.
Но всё это уже было, или вот-вот будет!
Нелегко будет Лизе конкурировать с мастистыми художниками-мужчинами. Она, может просто затеряться среди них… Значит, надо придумать что-то своё, причём такое — какое, никто их художников-хроноаборигенов вообразить не в состояние.
* * *
После праздничного чаепития, Надежда Павловна и Аристарх Христофорович, как-то так незаметно, чисто «по-английски» — куда-то слиняли. Мы с Елизаветой остались наедине, сидя на диване, взявшись за руки и увлечённо беседующими про живопись.
Возвращаюсь к зацепившему нас обоих вопросу — тем более меня осенило идей:
— … «В каком стиле», спрашиваешь тебе писать, Лиза, — ногтем мизинца чешу бровь и, задорно подмигиваю, — а собственный стиль придумать, тебе слабо?
— «Собственный стиль»⁈
— Ага! Ну, скажем… Назовём этот стиль «неофутуризм[4]» и изображаться на нём будет наше грядущее. Каким ты представляешь скажем будущее человечества лет через… Сто?
— Через «сто лет»⁈ — хихикает, — нет, я его вообще себе не представляю.
Настаиваю:
— А давай вместе подумаем: как будут выглядеть люди — что они будут одевать, где и как жить, на чём и куда ездить… Как и с каким оружием воевать, наконец. Неужели, тебе это не интересно?
— «Воевать», — несколько обеспокоенно, — при коммунизме не с кем будет воевать! Капиталистических правительств — стравливающих между собой народы не будет. На всей Земле будет единая Республика Советов!
— Согласен! Однако, кроме Земли есть другие планеты… — с самым серьёзным видом, — предположим, прилетят наши коммунары на Марс — а там ещё живые буржуи гнобят марсиан-пролетариев. И, что прикажешь делать? Переговоры о мире и дружбе с ними вести⁈
«Красный граф», Алексей Толстой — уже опубликовал свой роман «Аэлита» под подзаголовком «Закат Марса» в журнале «Красная новь» за прошлый год, мы всей ячейкой его уже прочитали и затем с месяц, наверное — бурно обсуждали. Так что Лиза вполне могла представить такое.
Задумывается, но видимо с фантазией у неё слабовато:
— Ну и каким ты видишь будущее, Серафим?
Даже не знаю, что ответить… Может, так:
— Разным! Высоченные дома-небоскрёбы в сто этажей из стекла, пластмассы и бетона — все залитые неоновым электрическим светом… Множество ярких, быстрых автомобилей, гигантские лайнеры-самолёты перевозящие сотни пассажиров на тысячи километров отдыхать в тропики… Люди, общающиеся с друзьями на другом конце света с помощью крохотных радиостанций… Самую тяжёлую и грязную работу делают не люди, а машины-роботы.
— Как замечательно! — хлопает в ладошки, — это и есть коммунизм?
— Возможно…
Наивно-детский вопрос:
— Будут ли, все люди при нём счастливы?
Категорически возражаю:
— А вот это навряд ли, Лиза! Эксплуатацию человека человеком можно ликвидировать, а как ты прикажешь бороться с завистью? С жадностью? С ревностью? С несчастной любовью, наконец?
— Человека можно перевоспитать, — утверждает уверенно.
«Ха-ха», три раза! Сначала бы одного человека — своего ребёнка, попробовала бы просто воспитать — не перевоспитывая…
— Религия, тысячи лет не может перевоспитать человека!
Это было для неё как открытие:
— Так значит и, при коммунизме будут несчастные люди?
— Конечно! Возможно, потому мы людьми и зовёмся, что имеем возможность страдать самим и сопереживать страданиям других.
* * *
Сидим так, болтаем об высоком искусстве… Вижу, что-то хочет мне сказать — аж щёчки пылают, как бока раскалённой печки-буржуйки, но не решается.
Как, вдруг:
— Серафим, я несчастна!
— Почему, это вдруг и тем более в такой день? Давай, ты будешь несчастливой завтра.
— Помнишь, на собрании говорили, должна ли комсомолка «пойти навстречу» комсомольцу для удовлетворения его «половых потребностей»?
Чешу в затылке:
— Ну… Ну, помню. После этого, мы ещё на «экскурсию» в Нижний ездили и много чего там поучительного видели.
Она намёк не поняла:
— А если наоборот?
— Что «наоборот»? — не врубаюсь, в реале.
— Если у комсомолки возникли половые потребности — обязан ли комсомолец их удовлетворить?
Меня, как кипятком обдали: её ладошка ложится мне на внутреннюю сторону бедра и продвигается по ней вверх к самому…
«Тому самому»!
— Елизавета… — задыхаюсь, — ты забыла про наш разговор?
Смотрит в глаза и вопрошает:
— А как же про «сопереживания страданиям других»? Это были всего лишь твои красивые слова⁈
Теряюсь, не зная что сказать-ответить:
— Да, я… Ты забыла про «экскурсию», Лиза⁈
Сладострастно шепчет:
— Молчи… Пусть будет то, что будет…
Впивается мне в рот своими сахарными устами, левой рукой обняв, а правой пытаясь расстегнуть брюки… Такое ощущение, что меня вот-вот изнасилуют.
Нет, уж лучше я сам!
Собравшись с духом, перехватываю инициативу. Обнимаю Лизу руками за шею и, чуть сильнее открывая рот — изменяю поцелуй, требовательно лаская её губы языком, чуть покусывая их и, так — что она застонала не выдержав.
Сердца наши бьются в унисон, как бешенные!
Руки мои, автоматически соскользнув с Лизиной шеи вниз, резко сдёрнули с её плеч блузку… Пару минут возни с застёжками допотопного бюстгальтера и обнажились торчком стоящие небольшие девичьи груди с крохотными сосками… Накрываю их поочерёдно горячей ладонью и, сперва просто поглаживаю, затем начинаю ласкать нежный сосок — гладить его, тянуть и сжимая слегка подкручивать — как ручку настройки радиоволны у старого УКВ-приёмника…
Задыхается, стонет:
— Серафим…
Выгибается всем телом, откидывается назад. Встаю, наклоняюсь над трепещущем в сладком ожидании чего-то неизвестно-запретного, девичьим телом… Запускаю руки под юбку и сдёргиваю поочередно с ног чулки и кружевные панталончики. Схватив ладонями обе ягодицы, сжимаю их и глажу — она дрожит и всхлипывает от наслаждения и, по-женски инстинктивно раздвигает шире ноги:
— Серафимушка…
Ложусь сбоку и максимально осторожно, не торопясь глажу нежные бёдра, затем пальчиками — как самого
