– Никого я не выкрадывал!
– Брешешь! Сам Юрась говорил мне об этом, когда мы с Сафар-беем – помнишь такого? – допрашивали его на Дунае. Да и Златку я освободил уже, привез в Фастов из самого Стамбула. Это моя жена. Она мне все рассказала…
Многогрешный вдруг упал на колени, обхватил запыленный сапог Арсена, прижался к нему мокрой от слез щекой.
– Прости… Я не знал. Это проклятущий Юраська мне приказал… Разве мог я сам?..
Арсен брезгливо оттолкнул его и отступил назад.
– А теперь – последнее… Ты сам помог Порадовскому схватить нашего полковника Палия?
Многогрешный стоял на коленях. Его пепельная, с залысинами голова склонилась почти до земли. Плечи вздрагивали в беззвучном рыдании.
– Молчишь? Значит, и это правда? – Арсен посмотрел на казаков. – Какой приговор вынесет товариство?
На поляне наступила тишина. Слышались только лошадиное ржание да шум ветра в верхушках деревьев.
– Чего там долго думать! – воскликнул Метелица. – Этот прохвост давно заслужил петлю на шею!
– Смерть! – коротко бросил Роман.
– На виселицу его, злыдня! – мрачно добавил Спыхальский.
– А ты, батько Семен? – Арсен повернулся к Палию. – Что скажешь?
Палий слез с коня, неторопливо приблизился. Многогрешный поднял было голову, глянул на него с надеждой, но сразу же отвел взгляд, прочтя в глазах Палия ненависть и презрение.
– Что я скажу? – произнес полковник. – Многогрешный сам уже вынес себе приговор своими позорными поступками… У него не нашлось ни единого довода в свое оправдание… Так пусть получает то, что заслужил!
– Да будет так! – сказал Арсен. – Этот человек недостоин ходить по нашей земле. Слышишь, Многогрешный? Вставай и исполняй приговор казачьего суда!
– Поми-илуйте! – взмолился Многогрешный. – Ради Христа!
– Поздно спохватился, изверг!.. Исполняй приговор! – Голос Арсена прозвучал жестко.
Многогрешный, охая, поднялся. Вытер рукавом мокрое бледное лицо.
– Дайте мне пистолет, – прохрипел он. – Как милости прошу!
– Ты недостоин такой чести! От пули умирают воины, а предатели – в петле… Иди и выбирай веревку. Да покрепче!
Обведя затуманенным взглядом неумолимых мрачных казаков, обступивших его со всех сторон, Многогрешный сделал несколько шагов к ближайшему коню, долго рылся в саквах.
Нашел наконец длинную веревку и начал дрожащими пальцами вязать петлю.
Казаки следили за ним, не проронив ни слова.
Затянув узлы у петель на обоих концах веревки, так же медленно, вяло, как он делал все до этого, Многогрешный взгромоздился на коня.
Казаки, вскочив в седла, вновь окружили его, чтобы не сбежал.
Все молчали. Не хотели ни словом, ни делом вмешиваться в страшные приготовления. По стародавнему запорожскому обычаю, ни один братчик не мог взять на себя позорной обязанности палача. Осужденный к повешению запорожец должен был сам приготовить петлю, сам выбрать ветку, завязать на ней веревку, подъехать верхом и, накинув петлю на шею, ногами ударить коня под бока…
Многогрешный долго приглядывался к веткам. Выбрал самую крепкую, перекинул через нее конец веревки, затянул одну петлю…
Но тут силы изменили ему. Он повалился на гриву коня и зарыдал.
– Братчики, милые, простите, смилуйтесь! Хотя бы пристрелите!..
Вид его был жалок. Вздрагивая всем телом, размазывая слезы по грязному лицу, он скулил:
– Братчи-ики-и-и!..
– Будет тебе петь лазаря, скотина! – прикрикнул Метелица. – Сам знаешь, что никто не захочет поганить руки о такую тварь, как ты! Стань хоть в последнюю свою минуту человеком, умри как подобает!
Многогрешный застыл в смертельном ужасе, но вдруг засуетился, заспешил, судорожно поправляя зачем-то на себе одежду… Потом одним махом накинул на шею петлю и сильно ударил коня ногами…
9
В комнате сидели пятеро: Палий, Арсен Звенигора, Роман Воинов, Яцько и Семашко. На столе перед полковником лежал свернутый свиток бумаги.
Палий пригладил рукой густые волосы, обвел взглядом присутствующих.
– Друзья мои, – произнес он торжественно, – вы слышали, что я написал в Батурин, гетману Самойловичу… Считал и считаю, что поступаю правильно, ибо лишь оттуда мы получали и получаем помощь во время лихолетья, опустошающего нашу землю. Вот и недавно, когда я по милости Яблоновского сидел в каземате, из Киева прибыли в Фастов два обоза с харчами и оружием… Без этой помощи ни мы в Фастове, ни Самусь в Богуславе, ни Искра в Корсуни и Абазин в Немирове не смогли бы продержаться и года…
– Правильно, батько, – сказал Арсен.
– Остается препроводить эти письма по назначению. Кому-то нужно ехать, сынки мои…
– Кому же, как не нам с Романом. Ведь так, Роман? – обратился Арсен к побратиму.
– Твоя правда, – ответил тот.
Но тут поднялся молодой Семашко. Был он, как и мать, чернявый, красивый, с быстрым взглядом темных глаз.
– Нет, батько, – горячо возразил он. – На долю Арсена и Романа и так выпало немало тяжких дорог. Пора и меру знать! Мы с Яцьком только вступаем на одну из них… Так пускай это будет для нас первым испытанием. Верь – не подведем…
Палий любил Семашко, как родного сына. И сейчас любовался его красотой, радовался, видя решительность, зрелую отвагу, которой дышала вся его молодецкая стать. Полковник не сомневался в нем.
Он перевел взгляд на Яцька. Этот голубоглазый белокурый парень более хрупок на вид – выдержит ли?
– Как ты, Яцько?
У того загорелись глаза.
– Дозволь, батько! Сделаем как надо… Пора и нам начинать!
Они стояли рядом, юные, сильные, полные жажды действовать, и с надеждой смотрели на полковника.
– Ладно, – согласился Палий. – Поедете вы! И верно, нужно и вам когда-то начинать!
10
Стоял теплый весенний день. Золотой шар солнца медленно катился по просторному голубому небу. Несся радостный журавлиный крик – кру, кру… Роща под горой зеленела молодой листвой, тянулась вверх тугими гибкими ветвями. Весело звенел над полями неутомимый жаворонок.
По дороге, круто поднимавшейся вверх, шагал Спыхальский с оседланным конем в поводу. На боку у пана Мартына – сабля, к седлу приторочены дорожные саквы. Следом двигалась фура с парусиновым верхом. Правила лошадьми Зинка, крепко держа в сильных, загорелых на весеннем солнце руках ременные вожжи. Из-за ее спины выглядывали две чернявые головки – мальчика и девочки.
Позади взбирались в гору пешие Арсен со Златкой и Роман со Стехой.
