Я ничего не ответил. Мне не следовало говорить о ней. Нужно было следить за собой. Я ждал, что Пэджет спросит дальше, но он только цинично улыбался.
– «Стенание грешницы», – наконец проговорил он, – написанное Ее Величеством королевой Екатериной.
Я разинул рот.
– Да, мастер Шардлейк, – продолжал Уильям, – это я сделал так, что рукопись забрали у еретика Грининга, как только Кёрди донес мне, что тот никудышный стражник принес ее в их кружок.
Я на мгновение закрыл глаза, а потом, зная, что терять уже нечего, сказал:
– Вы забрали ее, несомненно, чтобы использовать в своих целях в борьбе за власть. Вы выжидали, как Рич, какой подует ветер, падет ли королева и удастся ли миссия Бертано, держа «Стенание» про запас? Берегитесь, мастер государственный секретарь, как бы король не узнал, что вы утаивали ее от него!
Я говорил опрометчиво, не думая об опасности.
– Следите за речью, когда разговариваете со мной, мастер законник! – рявкнул Пэджет. – Помните, кто перед вами и где вы находитесь.
Я уставился на него, тяжело дыша. Он наклонил голову.
– Вы правы: король имел любезность принять посланника от епископа Рима, но, похоже, заключение мира с Его Святейшеством, как папа римский себя величает, требует отказа от главенства над Церковью в Англии, которое дано королю Богом. Бертано еще здесь, но, я думаю, ему пора возвращаться к своему хозяину. Откуда вы узнали о его приезде? – резко спросил Уильям.
– Анабаптистов подслушали, – спокойно ответил я. – Вы негодяй, вы устроили такую серию убийств простых людей ради собственных амбиций!
– Моих амбиций, да? – прошипел Пэджет.
– Да.
И тут, к моему удивлению, государственный секретарь мрачно рассмеялся и встал.
– Думаю, настала пора вам увидеть то, о чем вы никогда не догадывались, мастер умный законник. Даже Стайс ничего об этом не знает. – Он поднял канделябр со свечами и прошел мимо меня к двери. – Следуйте за мной, – велел он мне, властным мановением руки распахнув дверь.
Я медленно встал.
– Пойдем с нами, – сказал Пэджет стражнику.
Тот занял позицию рядом со мной, а Уильям открыл дверь напротив. Я оказался в темной галерее, полной прекрасных ароматов, как и галерея королевы, – только эта галерея была шире и вдвое длиннее. Когда мы шли по ней, наши шаги не производили шума по тростниковой циновке, а канделябр со свечами в руке у Пэджета выхватывал на стенах гобелены и картины, еще более великолепные, чем я видел раньше, мраморные колонны и постаменты с гигантскими вазами, прекрасными моделями кораблей и инкрустированные драгоценными камнями ларцы неизвестно с чем внутри. Я понял, что это, должно быть, личная галерея короля, и задумался, почему все ее содержимое не перевезли в Хэмптон-Корт. Мы прошли мимо огромного боевого знамени с королевскими лилиями – несомненно, это был французский штандарт, захваченный при взятии Генрихом Булони. На нем виднелись темные пятна. Кровь, понял я, и снова вспомнил взлетевшую в воздух отрубленную руку Барака. Я подскочил, когда что-то маленькое пробежало вдоль стены. Крыса. Пэджет нахмурился и пролаял стражнику:
– Разберитесь с этим! Вызвать одного крысолова обратно из Хэмптон-Корта!
Наконец мы дошли до конца галереи, где у большой двойной двери стояли два стражника. Взглянув в окно рядом, я понял, что мы прямо над стеной дворца, за которой я увидел широкую дорогу к Уайтхоллу – Уайтхолл-роуд. Мимо проходила компания молодых джентльменов, и факельщики освещали им дорогу.
– Мастер секретарь. – Стражник у двери поклонился моему спутнику и открыл ее.
Зажмурившись от яркого света за ней, я вошел вслед за Пэджетом.
Просторная, прекрасно обставленная комната, ярко освещенная множеством желтоватых сальных свечей в серебряных канделябрах. Стены здесь были покрыты полками с прекрасными и древними книгами, а меж полок висели роскошные картины, в основном с изображением классических сцен. Окно выходило прямо на улицу. Я понял, что мы, должно быть, находимся внутри Гольбейновских ворот. У окна стоял широкий, заваленный бумагами письменный стол, а на нем я увидел блюдо со сластями и золотую флягу с вином. На бумагах лежали очки, поблескивая в свете свечей.
У стола стоял королевский шут Уилл Соммерс, и на плече его пестрого камзола сидела обезьянка. А рядом с ним, в огромнейшем кресле, глядя на меня голубыми глазами так же сурово и свирепо, как и на портрете, хотя они превратились теперь в крохотные щелочки на бледном, заплывшем жиром лице, сидел король.
Глава 44
Мгновенно я поклонился как мог ниже. После того, что случилось с Бараком, я не оказывал Пэджету должного почтения, но встретившись лицом к лицу с королем, инстинктивно выразил покорность. Я успел лишь заметить, что на Генрихе был длинный кафтан, как и в тот день, когда лорд Парр показал мне его из окна, и что его голова с легкими, как дымка, белыми волосами непокрыта.
Возникла пауза. Кровь прилила мне к голове, и я подумал, что сейчас лишусь чувств. Но никто не смел выпрямиться и посмотреть в лицо королю, пока тот сам не обратится к нему. Потом я услышал его смех. Это был натужный скрип, странно напоминающий смех казначея Роуленда. Наконец Генрих заговорил неожиданно тонким голосом, какой я помнил еще по Йорку, хотя теперь он звучал с горловой скрипучестью:
– Значит, Пэджет, мой мастер интриг, разоблачил тебя. А кто-то съездил тебе по морде.
И снова раздался скрипучий смех.
– Я полагаю, была драка, Ваше Величество, прежде чем Стайс схватил его, – сказал Уильям.
– Ты рассказал ему что-нибудь?
– Ничего, Ваше Величество. Вы сказали, что сами хотите это сделать.
Король говорил все тем же тихим голосом, но теперь я различил в нем угрозу.
– Ладно, сержант Мэтью Шардлейк, выпрямись.
Я разогнулся. Мое разбитое лицо пульсировало болью, и я медленно поднял взгляд на Генриха VIII. Бледное обрюзгшее лицо правителя покрывали морщины, и оно выражало страдание и усталость, а его седая борода, как и волосы, была реденькой и тонкой, как паутина. Его огромная туша втиснулась в шелковые подлокотники кресла, а перевязанные ноги раздулись по краям тугих повязок. Но какой бы гротескной и жалкой ни казалась его фигура, взгляд Генриха оставался устрашающим. На висевшем на стене портрете самыми ужасными казались его глаза, но на самом деле страшнее всего был маленький рот Его Величества со сжатыми губами, прямыми и твердыми, как лезвие, между толстыми обвислыми щеками – злой, безжалостный. От взгляда на него у меня на секунду все поплыло перед глазами, как будто все это было не на самом деле, а в каком-то кошмаре. Я почувствовал себя странно оторванным от мира, у меня на мгновение закружилась голова, и я снова подумал, что сейчас лишусь чувств. А потом перед моим мысленным взором показалась отлетающая рука Барака в брызгах крови, и я конвульсивно дернулся.
