воспоминаниях почти дословно повторил те высказывания, которые в свое время приписывались представителям общественности в циркулировавших беседах с иностранцами; Родзянко говорит о «планомерном… изгнании всего того, что могло принести пользу в смысле победы над Германией». Дошедшее до нас, правда, через третьи руки, дипломатическое сообщение косвенно подтверждает стоустую молву о продолжавшихся будто бы демаршах к заключению мира с Германией. Эта дипломатическая информация весьма неопределенна и своей неопределенностью (текст искажен и с большими пропусками – так он опубликован в сб. «Константинополь и проливы») не вызывает к себе доверия – она должна быть отнесена к одной из многочисленных тогдашних дипломатических уток.
27 января английский посол в Копенгагене в секретной телеграмме в Лондон сообщал: «Андерсен конфиденциально уведомил, что по сведениям, полученным из одного шведского банка, между членами русского и германского мин. ин. д. начаты переговоры о сепаратном мире. Посредниками являются шведско-немецкие банкиры и русские финансисты германского происхождения». Далее идет неясная передача намечавшихся условий мира и сообщения датского посла в Петербурге о готовящемся перевороте, изложенные в совершенно уже несуразной форме. Андерсен, очевидно, тот посланец датского короля, который в 1915 г. посетил Николая II и Вильгельма. Английский посланник в Копенгагене явно получил переданное им в Лондон сообщение из вторых рук. Что это? Новый запоздалый отклик (в первой части сообщения) на все то же пресловутое «стокгольмское свидание» или нечто новое, сплетенное в связи с циркулировавшими слухами? Едва ли можно усомниться в том, что при преемнике Штюрмера никакие чины министерства ин. д. не могли начать официальных переговоров о мире при посредстве каких-то шведско-немецких и русско-немецких банкиров. Слухи, якобы переданные (своему, т.е. датскому правительству) Андерсеном, рикошетом дошедшие до английского посланника и облеченные в форму традиционных уже переговоров банковских представителей, скорее всего стояли в связи с демаршами, которые сделал именно в это время в Стокгольме и Христиании болгарский посланник в Берлине Ризов – не без непосредственного внушения со стороны Берлина.
В середине января Ризов посетил русского посла в Стокгольме Неклюдова. Последний с согласия своих дипломатических коллег принял болгарского посланника, который в беседе подчеркнул, что предпринятый им шаг сделан по личной инициативе, хотя его взгляды совершенно согласуются с точкой зрения болгарского правительства, что прибыл он из Копенгагена инкогнито, ничего не сообщив германскому правительству. Ризов не сказал «абсолютно ничего определенного» и говорил лишь о том, что война между Болгарией и Россией совершенно ненормальна и должна быть прекращена, что, может быть, настоящей момент является подходящим, чтобы начать «совершенно конфиденциальные беседы», которые могут привести к действительным переговорам. Ризов просил Неклюдова довести их беседу до сведения русского правительства, причем в предвидении грядущих революционных событий знаменательно произнес загадочную фразу: «Я вижу, что вы мало обращаете внимания на то, что я вам сказал, и не хотите говорить со мной откровенно. Но через месяц или самое позднее через полтора произойдут события, после которых, я уверен, что с русской стороны будут более склонны к разговорам с нами. Быть может, вы меня тогда вновь увидите».
Через несколько дней Ризов направился в Христианию, где имел беседу с русским послом Гулькевичем, с которым был в добрых отношениях еще во время пребывания в Риме. 22 января Гулькевич передал телеграммой министру содержание разговора, носившего на этот раз более конкретный характер. Афишируя «свою безграничную преданность», Ризов подчеркивал, что нарочно приехал для переговоров, так как ему известно, что Германия согласна заключить с Россией отдельный мир «на чрезвычайно выгодных условиях». «Я не полюбопытствовал» узнать эти условия, – свидетельствовал перед министром посол, – но посредник сам поспешил выдвинуть решение, обеспечивавшее выход для России в Черное море… Уезжая из Христиании, Ризов предупредил посла по телефону, что он «действовал за свой страх» и что он отречется от факта своего посещения посла, если это сделается известным кому-либо третьему. У Гулькевича, однако, не было сомнения, что болгарский посланник действовал «по поручению немцев». Таким образом, в этом эпизоде действительно фигурировали представители иностранных министерств, о которых упоминалось в сообщении Андерсена.
И Неклюдов, и Гулькевич получили от министерства инструкцию – в случае второго посещения Ризова «выслушать его внимательно и добиться от него более точной формулировки условий». Ответ Покровского – ответ, имевший уже традицию бывших прецедентов, – Семенников толкует, как косвенное согласие «правящей русской группы» приступить к сепаратным переговорам с Германией о мире. Догадки могут идти и дальше. Не только не было отказа на предложение сепаратного мира, но русское правительство, со своей стороны, сделало соответствующий ход в отношении Австрии. Об этом рассказывает австрийский министр ин. д. Чернин. 26 февраля (конечно, нов. ст.) его посетил полноправный представитель одной нейтральной державы и сообщил, что одна из воюющих с Австро-Венгрией держав готова заключить мир на благоприятных для Австрии условиях (исключался вопрос об отпадении Венгрии или Чехии). Чернина просили, в случае готовности пойти навстречу этому предложению, сообщить свои условия. Австрийскому министру ясно было, что другие державы союзницы не были осведомлены о поручении, которое было возложено на представителя нейтральной державы, и Чернин «ни минуты» не сомневался, что предложение идет от России (это косвенно, по словам мемуариста, подтвердил и собеседник), Чернин по телефону, через посредство той же нейтральной державы ответил, что Австрия, которая ведет лишь оборонительную войну, всегда готова прекратить дальнейшее кровопролитие. Отмечая нераздельность интересов союзников Австрии, Чернин предлагал свои посреднические услуги в случае, если мирное предложение будет обращено ко всем, и гарантировал сохранение тайны до разрешения этого вопроса. 9 марта, т.е. 24 февр. ст. стиля, последовал ответ от инициаторов переговоров, не вносивший, однако, ясности в формулировку основного вопроса, который был поставлен руководителем внешней политики Австрии. Чернин вторично телеграфировал, предлагая командировать доверенное лицо в нейтральную страну, куда будет послан и делегат Австрии. Ответа уже не было получено. «Семь дней спустя, – добавляет мемуарист, – Царь был свергнут с престола. Очевидно, это была последняя попытка спастись…»
Разгадать нельзя полностью того, что говорится полусловами, намеками и окружается дипломатической тайной даже в воспоминаниях. Только раскрыв инкогнито представителя нейтральной державы, можно было бы путем сопоставления сделать более определенный вывод о возможной здесь мистификации или закулисных самочинных действиях частных лиц из среды «пацифистов». И, конечно, совершенно не исключена возможность, что чей-то конфиденциальный разговор с австрийским министром имел совершенно иную подкладку и стоял в непосредственной связи с аналогичными разговорами, которые велись в то время с ведома французского и австрийского правительств в Швейцарии принцем Сикстом Бурбонским и гр.
