Довольно долго Риттер не шевелился – потрясенный до глубины души, напуганный, раздираемый сомнениями, грезящий наяву и видящий сны, недоступные смертным, он молча смотрел на легендарные часы.
Итак, Эдгар Аллан По умер, когда Морфи в возрасте двенадцати лет одолел своего дядю Эрнеста, тогдашнего шахматного короля Нового Орлеана. Казалось немыслимым, чтобы неисправные часы с механизмом столетней давности вдруг сами пошли снова. Тем более невозможно было поверить в то, что они способны показывать довольно точное время – показания наручных часов отличались всего на минуту.
Но не исключено, что часовой механизм сохранился куда лучше, нежели предполагали старый прибалт и сам Риттер, а часы попросту то ходили, то останавливались, по собственной прихоти. Совпадения на то и совпадения, чтобы случаться. Впрочем, Риттер никак не мог избавиться от нервной дрожи. Он даже ущипнул себя и проделал все остальное, что обычно вытворяют, стараясь убедиться, что не спят.
– Я Стирф Риттер-Ребил, – сказал он громко, – старик, который живет в Сан-Франциско и играет в шахматы. Вчера я нашел любопытную диковинку. Но все идет как обычно…
Тем не менее вдруг пришло ощущение «рыка льва-людоеда». Порой его до сих пор навещал этот вынесенный из детства страх. Минуту-другую буквально все в комнате пребывало в неподвижности и тишине, которую нарушало только тиканье часов. Потом шелохнулись шторы на окне, и Риттер вздрогнул, а стены дома будто истончились и перестали оберегать от чего бы то ни было.
Мало-помалу присутствие льва-людоеда чувствоваться перестало, и Риттер успокоился.
Он выключил лампу, и ярко освещенная доска вновь всплыла перед его мысленным взором, а тиканье теперь не пугало, но внушало уверенность. Риттер затеял новую партию в уме, разыгрывая черными классическую защиту Руя Лопеса, тоже своего любимчика.
Партия развивалась стремительно и блистательно, подобно первой. В мысленной полутьме доску словно окружало некое сияние, обретавшее очертания человеческой фигуры. Эта фигура вскоре поблекла и будто расстроилась. Но Риттера это обстоятельство нисколько не смутило; когда он в конце концов объявил мат в три хода, то ощутил утомление заодно с несказанным удовольствием.
На следующий день он проснулся в исключительно отменном настроении. Солнечный свет прогнал все ночные страхи, и Риттер спокойно занимался будничными делами. Порой, просто чтобы удостовериться, он вызывал в сознании изображение шахматной доски и размышлял о великой исторической загадке, которую ему явно предстояло разрешить. Тиканье часов Морфи приобрело между тем некий торжествующий оттенок. Ближе ко второй половине дня Риттер осознал, что его так и подмывает прогуляться до «Римини» и продемонстрировать новые умения.
Он взял старинную золотую цепочку, прикрепил ее к часам Морфи, а сами часы старательно завел до щелчка и спрятал в карман жилета, после чего вышел на улицу. Денек выдался на загляденье, прохладный и чуть ветреный, но солнечный. Риттер шагал бодро и думал не обо всяких странностях, а о шахматах. Недаром говорят, что за шахматами мужчина способен расстаться с женой и тут же забыть об этом.
В полутемном зале ресторанчика «Римини» пахло чесноком; здесь подавали бесплатную пасту в качестве закуски, наливали спиртное в отдельном крыле и разрешали играть в шахматы. Войдя в длинный Г-образный зал, Риттер с удовлетворением отметил ряд столиков с досками и обилие лиц, преимущественно молодых, над ними.
Тут подскочил Распутин, расчетливо ухмыляясь и весело болтая. Им предстояло сыграть турнирную партию. Они сели за столик, расставили фигуры и углубились в игру. За соседним столиком воевала на выбывание Царица, склонив голову набок, словно у нее свело шею: руки у подбородка, длинные нервные пальцы ловко передвигают фигуры в хитроумных комбинациях. Она походила на чародейку, плетущую заклинание.
Риттер следил за ней краем глаза. Мысленная, ярко освещенная доска вернулась, как бы наложилась на ту реальную шахматную доску, что лежала перед ним. Затейливые последовательности ходов рождались сами собой. Он разгромил Распутина, как младенца. Царица отметила это событие и что-то одобрительно проворчала. Она выигрывала свою партию. Победив Распутина, Риттер позволил ей вырваться на первое место в общем зачете. Распутин в кои-то веки замолк.
Моложавый черноусый мужчина явно осмысливал победу Риттера. Это был Мартинес, чемпион штата Калифорния; недавно он провел в «Римини» сеанс одновременной игры и взял верх в пятнадцати партиях без единого проигрыша (единственной ничьей добилась Царица). Помолчав, он как бы невзначай предложил Риттеру сыграть, и Риттер согласился почти без раздумий.
Они разыграли две чрезвычайно ожесточенные партии – сицилианскую защиту в исполнении Мартинеса, когда Риттер бросил вперед все свои пешки в самоубийственной вроде бы атаке, и дебют Руя Лопеса, на который Риттер ответил классической защитой, приложив немало усилий, чтобы спасти королевского слона. Мысленная доска продолжала накладываться на настоящую, и Риттеру даже почудилось, что фигурка, которой следовало ходить или которую он собирался взять, на мгновение окутывалась облачком света. К собственному легкому изумлению, он победил в обеих партиях.
Вокруг столика собралась немногочисленная группа увлеченных шахматами зрителей. Мартинес задумчиво поглядывал на соперника, словно желая вызнать, откуда взялся этот старик, столь уверенно переставляющий фигуры. Он ведь раньше и слыхом не слыхивал о Риттере.
Пожалуй, удовольствие Риттера было бы полным, не усмотри он в глубине зала стройного молодого человека, чье лицо неизменно оставалось в тени. Риттер видел его трижды, причем ни разу в движении и ни разу дольше чем на миг. Почему-то складывалось впечатление, что этот юнец здесь лишний. Это смутно беспокоило Риттера, и на его лице застыло отрешенное выражение, когда он покинул «Римини» и очутился на слегка сбрызнутых дождем городских улицах. Пройдя квартал, он оглянулся, но, насколько можно было судить, его никто не преследовал. Он благополучно дошел до своего дома, миновав по пути несколько памятных мест, имевших отношение к Дэшилу Хэммету, Сэму Спейду и «Мальтийскому соколу»[57].
Постепенно благодаря освежающим каплям дождя отрешенность сменилась радостным возбуждением. Он только что удачно сыграл в шахматы; он стоит на пороге раскрытия величайшей шахматной тайны, которой издавна бредил; и каким-то образом часы Морфи ему помогают – слышно, как они тикают в кармане жилета.
Этим вечером квартира была благословенным приютом, местом, где следовало находиться, как бы продолжением разума. Риттер перекусил, после чего с улыбкой Шерлока Холмса принялся обдумывать ситуацию, которую сам окрестил «Таинственной историей хронометра Морфи». Жаль, конечно, что рядом нет собственного доктора Ватсона… Часы впервые упоминались после возвращения Морфи в Нью-Йорк на борту «Персии» в 1859-м. За годы паранойи Морфи напитал их своей психической энергией и неоспоримой шахматной мудростью. Или же – прошу отметить, доктор! – он создал все условия для того, чтобы последующие владельцы часов думали, будто ему это удалось (сверхъестественное вычеркиваем, Ватсон). После де Ривьера часы попали к великому Стейницу, который бросил вызов Богу и спятил. Затем, какое-то время спустя, они перешли к безумцу Алехину, изобретавшему дьявольски искусные, гиперморфианские, если угодно, стратегии нападения; он умер в одиночестве, брошенный всеми, в жалкой лиссабонской комнатушке, где были только обшарпанная доска и о многом говорящая знатокам пешка-варвар. Минуло без малого тридцать лет – где пропадали часы и фигурки? кто ими владел? кто такой старый прибалт-торговец? – и хронометр с пешкой угодили в руки Риттеру. Уникальный случай, доктор. Не сравнить даже с пражской историей 1863 года.
