— Да, жена садовника вчера вечером принесла нам эту весть. Она была внизу, в городке.
— Вы, надеюсь, понимаете, что у меня к вам ряд вопросов.
— Разумеется, понимаю, господин главный комиссар. Не понимаю только, почему вы хотите задать эти вопросы именно мне.
— Вам и вашей жене.
— Мне и моей жене. Но почему?
— Позвольте объяснить вам это чуть позже, господин Лорд. Вашу жену очень ошеломило известие о смерти Оливера Мансфельда?
— Не понимаю.
— Если не понимаете, то разрешите тогда поговорить с вашей женой, прежде чем мы начнем нашу с вами беседу.
Здоровый цвет лица сменился у Манфреда Лорда серым.
— Моя жена пыталась совершить самоубийство.
Лорд ответил ему высокомерным взглядом.
— Когда ваша жена пыталась покончить с собой? — спросил Харденберг.
— Вчера. Она вскрыла себе вены. — Губы Манфреда Лорда растянулись в ироническую улыбку. — Мы с Лео остановили кровь и наложили повязку. Сегодня ее смотрел врач. Доктор из Фридхайма.
— Ее жизнь вне опасности, если вы это имеете в виду.
— Безусловно. Другое дело — захочет ли.
— Поглядим.
— Пожалуйста. Лео…
— Да, милостивый государь.
— Проводите обоих господ в спальню моей жены. — Лорд опять стоял под картиной Рубенса. — Если я вам понадоблюсь, то вы найдете меня в библиотеке. Вам ведь известно, что я люблю книги, не так ли?
— Особенно старые.
— Господин комиссар, вы ведь наверняка читали фантастическую стряпню этого Оливера Мансфельда. Вы же умный человек. И ваш коллега тоже. Конечно, это всего лишь мое сумасшедшее предположение, но мне кажется, что он никакой не криминалист, а редактор одного из издательств.
8
Верена Лорд выглядела, словно покойница. Она неподвижно лежала в большой богато обстановленной спальне. Кожа у нее была воскового цвета, губы бескровны, глаза закрыты. Ее голос звучал тихо и бессильно, она говорила шепотом.
— Вы читали рукопись?
— Так точно, — сказал Лазарус.
— Тогда вы все знаете, — прошептала женщина, лежавшая на кровати.
Ее правая рука на сгибе была плотно забинтована.
— Пока еще не все, — сказал Харденберг, — и потому мы здесь. Прежде чем начать разговор, я должен сказать вам, что вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Вы имеете право отказаться от дачи показаний.
— Спрашивайте.
— Правда ли то, что написано в рукописи Оливера Мансфельда?
— Только частично.
Немного уже пришедший в себя Лазарус взял с ночного столика и тут же поставил назад флакончик духов, тихо сказав при этом:
— «Диориссимо».
— Да, — сказала Верена, — это правда.
— Что правда? — спросил Харденберг.
— Все, что Оливер в своей книге написал о нас обоих. И мой муж это знает.
— А все остальное?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, например, фотографии книжных страниц с проколотыми буквами, что лежат в вашем сейфе.
Веренин голос совсем ослаб:
— В моем сейфе нет никаких фотографий.
— Вы их вынули оттуда?
— Их там никогда не было.
— Госпожа Лорд, почему вы лжете?
— Я… не… лгу.
— Вы любили Оливера Мансфельда?
— Нет.
— Но он пишет об этом.
— Это потому, что ему так казалось. Он написал то, что ему казалось, и то, чего ему хотелось. В частности, и историю с проколотыми книжными страницами. Ему очень хотелось иметь что-то, чтобы шантажировать моего мужа.
— Но он не имел?
— Нет.
— Стало быть, он выдумал всю историю?
— Да. Вы можете вскрыть мой сейф. Можете обыскать весь дом. И виллу во Франкфурте. Можете искать, где пожелаете. Вы не найдете ничего, что могло бы быть использовано как доказательство против моего мужа.
— Потому что вы все уничтожили!
— Это вы так утверждаете!
— Госпожа Лорд, — спросил Лазарус, — почему вы пытались покончить с собой?
— Я и до этого уже дважды покушалась на себя. У меня склонность к истерии и депрессиям. Я вскрыла себе вены в состоянии душевного кризиса.
Комиссар сказал с мягкой иронией:
— И сделали это не слишком решительно.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, ведь вы не истекли кровью.
Верена открыла глаза и презрительно оглядела Харденберга.
— Вы-то что об этом знаете?
— Ничего, — ответил тот. — Но хотел бы узнать кое-что.
— Вам этого никогда не понять.
— А если все-таки?
— Никогда! И вам тоже, господин Лазарус.
Комиссар встал, подошел к окну и уставился взглядом в вихрящийся снег. Повернувшись спиной к Верене, он спросил:
— Когда вы видели Оливера Мансфельда в последний раз, милостивая государыня?
— Перед… перед тем как он уехал на рождественские каникулы…
— Это неправда. — Комиссар блефовал. — У меня есть свидетельское показание, что Оливер Мансфельд говорил с вами 7 января во второй половине дня по телефону и договорился о встрече. Кроме того, в своей рукописи он упоминает, что в день своего возвращения из Люксембурга собирался встретиться с вами в старой башне недалеко от школы.
— Но ведь это роман, не так ли? С каких это пор полиция расследует причины смерти на основе романов?
— Это не роман, — возразил Лазарус.
— А что же тогда?
— Документальное повествование.
— Смешно!
— А что вы тогда плачете, милостивая государыня, если то, что я сказал, смешно?
— Я не плачу, — сказала Верена, вытирая слезы здоровой рукой.
Теперь она дрожала так сильно, что Лазарус воскликнул:
— Господин комиссар!
Комиссар Харденберг медленно обернулся.
— Поглядите-ка…
— Истерика, — сказал комиссар с нарочитой жестокостью. — Милостивая государыня нам только что сообщила, что имеет склонность к истерии. Так что, господин Лазарус, можете не тревожиться за нее. — Он подошел к кровати и приподнял за подбородок лицо плачущей женщины. — Вы лгунья и предательница.
