словом или жестом не оскорбил меня, несмотря на все обидные слова, которые я бросила ему в лицо.
— Отмена рабства в Саллиде — это единственное, чего я хочу, — сказал он сухо.
Такой ответ и успокоил, и огорчил одновременно. Его цель, если она правдива, звучала поистине благородно. И совпадала с моей. Но мне бы хотелось услышать и другое. Что ему дорогá не только свобода рабов, но и я сама. Он же просто проглотил все обвинения и смирился с моим разочарованием.
Ох, глупая, глупая Вель! А ты, наверное, ожидала, что он падет к твоим ногам и начнет клятвенно заверять тебя в своей любви? Что поделится всеми тайнами, что будет искать утешения в твоих объятиях?
Но ведь он ни разу не сказал, что любит меня… А что, если я сама придумала его чувства, а на самом деле ничего и нет, кроме уговора? А я, — глупая, глупая Вель! — сама призналась ему в любви…
— Хорошо, — так же сухо ответила я. — Я буду молиться о вашем скором возвращении.
Не желая терзать себя дальше, отвернулась и вышла за дверь, украдкой смахивая навернувшиеся на глаза слезы.
Галеру ощутимо кренит на поднявшихся волнах, и жесткий тюфяк подо мной опять ползет к стенке узкой каюты. Я упираюсь босыми ногами в доски настила, а ладонью — в стену и стараюсь удержаться на месте. Можно было бы забраться в гамак, тогда качка ощущалась бы меньше, да и длина цепи, прикованной к лодыжке, позволяет, но недолеченные ребра начинают немилосердно ныть, когда спина находится в полусогнутом висячем положении. На твердом настиле лежать куда удобней, но качка, бесы ее дери, не дает расслабиться и на пару мгновений.
Из-за запертой двери доносятся завывания ветра, пронзительный крик чаек, периодически повторяющийся бой склянок, редкие окрики галерного пристава и размеренный дружный полувздох-полустон несчастных гребцов в такт глухим ударам барабана.
Меня не считают нужным уведомлять о том, где мы находимся, но, по моим расчетам, мы идем со средней дневной скоростью в шесть узлов, а значит, уже должны приближаться к архипелагу.
Поначалу возможность вновь ступить на палубу корабля, вдохнуть соленого морского воздуха, ощутить под ногами упругое покачивание палубы приводила меня в приятное возбуждение. Однако на деле меня попросту посадили на цепь в грузовой каюте без окон, и уже который день подряд я мучился бездельем и умирал от скуки, мрачно завидуя даже галерным рабам.
Громыхает засов, дверь отворяется, и на пороге возникает немой прислужник красавчика, Ким. В поместье я встречался с ним не так уж часто и не обращал на него особого внимания. Однако здесь, на галере, вижу его каждый день: он приносит еду. Бледный и похудевший — видимо, беднягу замучила морская болезнь, — он недобро смотрит на меня, дожидаясь, пока я прикончу корабельную баланду.
Не могу понять причину его неприязни. Нам с ним нечего делить: ни победы, ни женщин, ни кормежку, а уж милость хозяина и подавно, и все же… меня всякий раз разбирает любопытство: почему он так смотрит на меня, будто хочет, чтобы я подавился едой?
Ем неторопливо, искоса поглядывая на него. Отчасти из желания подразнить, отчасти оттого, что сквозь открытую дверь проникает утренний свет, а мне надоело бесконечно сидеть в полумраке грузовой каюты.
Когда миска все-таки пустеет, Ким не уходит, как всегда, а начинает активно жестикулировать. Лицо у него при этом становится злее обычного. Я изумленно таращусь на него, не понимая ровным счетом ничего, за исключением характерного жеста, которым Ким проводит ребром ладони себе по горлу.
— Что, парень? — вполне дружелюбно спрашиваю его. — Убить меня хочешь? Надеюсь, ты мою еду не отравил?
Ким яростно мотает кудрявой головой и снова принимается отчаянно размахивать руками.
— Не пойму, чем я тебе так не угодил…
— Ким! — раздается у двери голос господина.
Увлеченный разглядыванием немого парня, я не заметил, как пожаловал сам хозяин. Досадное упущение.
— Иди к себе, — властно продолжает Диего Адальяро, глядя на своего раба.
Тот немедленно отступает от меня, сгибается в три погибели и убирается вон, тенью прошмыгнув мимо хозяина.
Диего Адальяро подходит ближе и останавливается напротив меня, широко расставив ноги в начищенных сапогах. Я принимаю рабскую позу: становлюсь на колени, завожу руки за спину и склоняю голову. Но галеру снова качает, и удержаться не получается — приходится упереться рукой в настил.
— Знаешь, чего хотел от тебя Ким? — неожиданно спрашивает господин.
Я удивленно вскидываю голову.
— Он хотел сказать, если ты вздумаешь обмануть и навредить мне, он убьет тебя собственноручно.
Мне стоит немалых трудов удержаться от ехидной ухмылки. Ким? Меня? Да он скорее сломает об меня свои тонкие длинные пальцы.
— Но ты ведь не намерен меня обманывать, правда? — вкрадчиво интересуется красавчик и склоняется надо мной.
— Нет, господин.
— Тогда самое время доказать это. Мы достигли края туманов. Сейчас тебя на шлюпке переправят на ведущее судно. Ты будешь указывать шкиперу путь. Другая галера и галеон пойдут за вами в кильватере. И только попробуй посадить судно на рифы!
Я судорожно сглатываю. Вот он, привкус свободы, пусть и призрачный! Но вместе с радостным возбуждением меня охватывает и волнение: ответственность слишком велика.
— Я не подведу, господин.
Вскоре с меня снимают цепь. Теперь о том, что я раб, напоминает лишь грубый ошейник и широкие кожаные ремешки на запястьях. Да простая рабская одежда — рубаха и штаны из грубого полотна, — которая почти не согревает в эту утреннюю пору, на море близ туманов.
Но я стараюсь не обращать внимания на мелкий озноб и послушно спускаюсь в приготовленную шлюпку. Несколько матросов садятся на весла, пара других, вооруженных узкими кинжалами и короткими копьями, наставляют на меня острые пики.
Капитан ведущей галеры встречает меня довольно приветливо. Пока гребные рабы отдыхают, а судно лежит в дрейфе, он окидывает меня взглядом — продрогшего, в пропитанной влагой и прилипшей к телу одежде, с онемевшими от холода босыми ногами — и первым делом велит матросам принести мне сапоги и длинную плотную безрукавку из шерстяного сукна. После того как я с благодарностью облачаюсь в теплые вещи с чужого плеча, капитан отдает приказ проводить меня в рубку и напоить горячим вином с пряностями для согрева.
Через время, отогретый и приятно расслабленный, я вместе с капитаном и шкипером склоняюсь над полированным столом.
— Квадрант в тумане бесполезен, — с некоторым напряжением в голосе говорит капитан, раскладывая передо мной морские карты с нанесенными на них линиями широты и долготы, очертаниями островных берегов и цифрами донных глубин. — А с компасами в здешних местах творится
