говорю, что два года назад обещал быть вам отцом. И что я делаю то, что должен делать хороший отец, — голос Ловаша тоже становится глуше. — Как отец, я заботился о вас и кормил вас. Как отец, я нашёл вам хорошего, достойного жениха. Молодого. Красивого. С добрым нравом. Героя войны. Как отец, я даю за вами достойное вас приданое, и семья вашего мужа никогда не сможет упрекнуть вас в том, что вы пришли в их дом в одной смене платья и с деревянной ложкой. Как отец… я полностью оплачиваю расходы на свадьбу, и это будет самая роскошная свадьба в Кутна Горе. Два года назад вы согласились быть моей дочерью… неужели теперь вы будете жестоки ко мне и разрушите всё, что я сделал для вас? Неужели теперь вы опозорите меня?
Его пальцы снова касаются моей щеки — невесомо, самыми кончиками. Выдыхать так же трудно, как и вдыхать. Но я отвечаю:
— Нет. Нет. Нет.
— Нет?
— Я не откажусь от свадьбы.
Мы смотрим друг другу в глаза. Долго, бесконечно долго. Мы оба видим одно и то же: страдание.
— Я хочу попросить вас только об одной вещи, — говорю я. — Только об одной.
— Да, Лили? — как и я, Ловаш почти шепчет.
— Прошлым летом вы… подарили мне свой первый поцелуй. Теперь… я умоляю о последнем.
Он раздумывает не больше секунды, а потом наклоняется ко мне так быстро, как будто бросается на добычу. Ни у кого в мире больше нет таких нежных, таких жадных губ.
Десять.
Кутерьма не просто во всём доме — во всём цыганского районе. Я вижу в окно, как бегают внизу дети и женщины, в яркой, чистых тонов, нарядной одежде. Во дворах обвешаны красными лентами и шарами деревья и машины. На одном из автомобилей, украшенном багровыми розами, я поеду в костел. Несмотря на осень, погода ясная — Ловаш постарался, над Кутна Горой тучи разогнали, как над столицей перед парадом.
Меня обряжают в шесть рук: Илонка, Патрина и тётя Марлена. Какое-то диковинное, как на картинках к сказкам о прусских принцессах, платье, пышная юбка которого не пришита, а пристёгивается на кучу крохотных крючочков. Белое, с атласным белым же шёлком расшитым корсажем, с многослойной юбкой и тонкой до прозрачности сорочкой с коротким и пышным рукавом. Когда юбка прилажена, я выворачиваюсь из-под смуглых рук и подбегаю к шкафу.
— Чёрное! Что ты! Дурная примета! — кричат они, пытаясь отнять у меня гарсет из рук. Траурный гарсет, купленный в городе Олита. Юбка мешает, но я умудряюсь уворачиваться, не давая жилетик:
— Я его всё равно надену, всё равно, всё равно, мне надо!
— Ладно, наденешь, наденешь! Пусть наденет! — прекращает всю эту возню тётя Марлена. Она даже помогает мне застегнуть гарсет, а потом приносит охапку белой и золотой кружевной тесьмы в белых и красных бусах, и теперь уже шесть рук нашивают эту тесьму мне на жилет вертикальными полосками, густо-густо и очень быстро, прямо на мне. Когда я в итоге смотрюсь в зеркало, мне кажется, что в моём костюме появилось что-то гусарское. Это не то, что я хотела… и притом это неважно. Я знаю, что этот гарсет на мне, и знаю, почему. Всё остальное не имеет значения, и я покорно даю заплести и украсить мне волосы, приколоть матерчатые красные и золотые розы к юбке, обвить шею коралловой низкой — Сердце Луны сейчас у меня на руке, над правым локтем.
В автомобиле меня начинает тошнить сразу, как только он трогается, но я терплю. Кристо уже ждёт меня возле ступеней костела, держа в руках шляпу. Она белая, как и его туфли и костюм, и только сорочка у него красная. Даже волосы кажутся снежно-белыми от полуденного света, и серебряные перстни пускают льдистые блики. Я встаю рядом с ним, и мы поднимаемся, туда, где нас ждёт с иконой в руках наш общий дядя Мишка. Икона в его сухих коричневых руках кажется непомерно большой и тяжёлый, и видно, что ему её уже в тягость держать, но руки не дрожат. Мы с Кристо опускаемся на колени, целуем икону, целуем руку дяде, когда он произносит благословение. Встать у меня получается не сразу, я словно запутываюсь в юбке, и Кристо жёстко хватает меня выше локтя, поднимая.
Я думала, что к алтарю меня поведёт дядя Мишка, но он только доводит до дверей, когда Кристо уже скрылся за ними, и там мою руку перехватывает Ловаш. Одним взглядом он охватывает меня сверху донизу — уверена, не пропустив за яркой тесьмой и чёрный гарсет — и не говорит ничего. Мы просто шагаем, важно, размеренно под звуки органа. Сначала путь до алтаря кажется бесконечно долгим, но потом, когда Ловаш вкладывает мою руку в ладонь Кристо, у меня даже горло перехватывает от того, каким он был коротким… как быстро оборвался.
«Да» мне приходится повторить два раза. В первый раз получилось почти без звука, и пастор повторяет вопрос, взглянув на меня удивлённо.
В ресторане — ломятся столы. Все залы, какие есть, сегодня будут заполнены цыганами. В одном из залов, на небольшом возвышении, отдельный стол со стульями, похожими на троны — это для жениха и невесты. Для нас с Кристо. Нас усадят туда, когда брак наш будет подтверждён по цыганскому обычаю.
Пока нас заводят, почти заносят, в кабинет, я всё оглядываюсь. Но Ловаша нет нигде.
Вместо стола в кабинете — огромное ложе. Поверх обычной простыни ― что-то вроде пелёнки с кружевной отделкой. Глядя на неё, я чувствую, что меня сейчас стошнит от страха.
Кристо обхватывает моё лицо руками, заглядывает в глаза:
— Лиляна, сейчас… всё надо будет сделать быстро. Обычно всё происходит не так, но вот прямо сейчас… надо быстро. И будет больно. Надо просто перетерпеть. Минут пять или десять. Понимаешь? Просто перетерпеть. Это только один раз так.
Я закрываю глаза — ресницы тут же слипаются от странно густых, жгучих слёз. Я терплю.
Да, десяти минут хватило с головой. Меня тошнит ещё больше, теперь уже не от страха, а от какой-то гадливости. Мне паскудно. Я сижу прямо, очень прямо, и гляжу, как моя отныне свекровь танцует перед гостями и родственниками, растягивая перед собой кружевную пелёнку, будто шаль: на белой ткани ― красное пятно, моя кровь. Все хлопают и радуются. Когда свекровь заканчивает свой танец, цыгане встают и по очереди подходят к нам. Каждый из них запускает руку в корзину с красными лепестками роз и