памятник самим себе, ведь за этим заборами остались руины, накапливается мусор, и очень скоро нам всем, живущих в этом Большом Городе, придётся задуматься над тем, что делать с этим опасным гниением, которое рано или поздно начнёт надвигаться на весь город.
Жизнь без истории…
Может ли народ жить без истории, ограничиваясь ритуалами свадеб и похорон?
Может ли существовать история, если обществу навязывается один идеологический императив?
История народа, история нации, это учёные-историки и Институт истории, от которых народ узнаёт о своём прошлом, или способность народа жить исторически, т. е. обладать способностью меняться под влиянием рефлексии над прошлыми историческими событиями?
История народа, история нации это ваяние времени, которое только и может создать временной поток, идущий из прошлого в будущее, или просто перечень событий, нанизываемых на хронологическую ось, не имеющую отношение к самим событиям?
Как оценить 70-е годы прошлого века в нашей истории, и сможем ли мы понять самих себя в своей истории, если у нас не хватит мужества мыслить (sapere aude) по поводу этого времени?
Оставляю эти вопросы, историкам, философам, политологам, и прочим, кому положено «мужество мыслить», и при этом профессионально владеть исследовательскими методами, чтобы это «мужество» было не пафосным и не истеричным.
Мне остаётся сказать следующее, за последние 10, 20, 50 лет, у нас произошло множество важнейших событий, но у нас нет событий, потому что историческое время застряло в углу, там, где скапливается пыль[960].
Мераб Мамардашвили говорил: «В тоталитарном советском обществе вы воочию видите перед собой мысли, не нашедшие слов для своего выражения, чувства, не нашедшие своего предмета. Сам язык тоталитарного общества исключает возможность пробуждения. Его конструкция не позволяет человеку пробудиться к самому себе. Ты можешь прожить и умереть, так и не обнаружив, что же было твоим чувством. У тебя были собственные чувства, но ты ни разу их не почувствовал; у тебя были свои мысли, но ты их так и не додумал, был свой опыт, но ты не осмыслил его. И вот опыт повторяется без конца, словно твоя жизнь вечно пережёвывает один и тот же кусок, не в силах его проглотить».
Думаю, дело не в советском обществе, и не в тоталитаризме, дело в рецидивах советского сознания «не стоит высовываться, всё равно от нас ничего не зависит», и в рецидивах тоталитарного сознания «государство есть власть, которая и должна принимать решения».
В семидесятых годах прошлого века, в Азербайджане, это стало нормой жизни, с тех пор (а может быть, много раньше) мы привыкли, что всё решает сильный руководитель.
Сильный лидер – это и есть решение всех проблем, а заигрывать с сильными мира сего, наша старая, хроническая привычка.
Достоинство трёх повестей, кроме чисто художественных достоинств, в том, что они рассказали о проблемах живых людей, в полном, почти демонстративном отстранении от социалистической идеологии тех лет, от сильного лидера, и прочего.
А мне остаётся сказать последнее.
…время разоблачить очередного «Искендера», у которого есть рога…
Мы должны найти в себе мужество признаться, хотя бы с дистанции в пятьдесят лет.
Время фанфар просто пыталось спрятать, что и
у нашего доморощённого Искендера есть рога.
А мы продолжаем жить в неведении, словно в спячке.
23 августа 2015 года
Опус пятнадцатый. Три женщины: жена как судьба
…несколько предварительных строк
Этот текст предназначался для следующего раздела: «Дневник». Тогда же написал строки, которые привожу ниже.
«Пишу настоящий текст (28 марта 2016 года) в преддверии печальной для меня даты. 17 апреля исполнится 20 лет, как не стало жены.
Не знаю – можно ли это знать – то ли вспоминаю, то ль каюсь, то ли пытаюсь разобраться, то ли просто созерцаю прошлое. А возможно, всё вместе, в разных пропорциях, в зависимости от того, как и о чём говорю.
Одно знаю более или менее точно, очень хотел бы, чтобы она эта прочла. Восторженных слов от неё точно бы не услышал, только снисходительное, «что с него возьмёшь, теоретик». Но и этого бы мне хватило, ведь это означало бы, можно прожить и рядом с «теоретиком», пусть и не рай земной, но и не ад. Совсем не мало, если остаётся сил и на снисходительную улыбку».
Но жизнь внесла свои коррективы. Понял, что жизнь и судьба Гамиды Джаваншир[961] настолько увлекательна и поучительна как в контексте настоящей книги, так и в контексте понимания прошлого азербайджанской культуры (XIX и XX века), что сокращать не имею права. И меня не пугает, что рассказ о жизни и судьбе Гамиды Джаваншир становится автономным и нарушает общую стройность настоящего опуса. В конце концов, читатель вправе выбрать не только тот или иной раздел, тот или иной опус настоящего раздела, но и автономную часть опуса.
Элеонора Рузвельт[962]: «…первая леди мира»
…некрасивая дочь красивой матери
Она была некрасива, если говорить словами любящей матери. Сама она считала свою мать самой красивой женщиной из всех, которых знала. Своеобразный способ признать свою некрасивость от противного.
Она была асексуальна, если говорить словами любящего сына. Не будем задавать вопросы, как возможно, чтобы сын характеризовал мать в этом смысле. Нам это кажется недопустимым, для кого-то естественным.
Иногда была чудовищно скучна, если говорить словами любящего внука. Не будем ужасаться, что любящий внук позволяет себе подобную фамильярность. Будем считать, что было и не «иногда», благодаря чему внук был «любящим».
Любящая мать позволяла себе подсмеиваться над ней, говорила, что она смешна, похожа на старую женщину, и называла её «бабуля». Позже «бабулей» стал называть её муж.
У неё категорически отсутствовало чувство юмора, если говорить словами любящего её дяди Тео. Не женщина добавлял он, а мечта карикатуриста. А дядя был не кто-нибудь, а Теодор Рузвельт, 25-й президент США[963]. Будем считать, что любимый дядя не издевался, просто добродушно подшучивал. Для пользы самой племянницы.
Все признавали, что она была умна, как может быть умна девушка, не уверенная в собственной привлекательности.
Трудно сказать, когда она проснулась некрасивой. На детских фотографиях ангельски красивый ребёнок. В юности миловидный облик. Чуть портили лицо выступающие зубы и крохотный подбородок. Не более того. Скорее всего, в какой-то момент красивая мать решила, что она некрасива, и дочь с этим смирилась. Как позже смирится с тем, что о ней будет думать и как поступать её деспотичная свекровь.
Когда кузен Франк (кузен в шестом колене) сделал ей предложение, она невольно подумала:
