в уборной в раковине сжег записки Дины, Ллеу и свою, смыв пепел водой.
Он затолкал оба тела под кровать и с мыслью, что в номере некого Валери вроде не осталось никаких видимых следов, направился к лестничной клетке и прочь из этой гостиницы.
Неподалеку он забежал в уличное кафе и заказал квас. С выбором напитка проблем не было никаких, а вот, что делать дальше? Это было непонятно.
Развернув свой список, Герман стал вспоминать: «Энитан. Темнокожий. Но это никак не сужает область поиска его места жительства. У меня есть только номер его счета, – Герман снова как наяву представил момент, когда Энитан набирал номер своего счета, каждую цифру, и код подтверждения на платежном терминале, что принес официант. – Ериас. Утверждал, что их нация одна из немногих, которая слабо расползлась по миру. Но это тоже мало что дает. Лейла. Лейла, Лейла… – Он водил пальцем по своему списку, не представляя, как действовать дальше.
Три из восьми, считая меня! – Он не мог никак оценить, достаточно ли этого? – Нужно как можно быстрее найти этих людей, а для этого их нужно полностью идентифицировать, узнать их фамилии, адреса. Хотя они могут и не быть сейчас дома. – рассуждал Герман. – В любом случае, другого способа их сейчас найти нет. Если только достать информацию об их перемещениях! Но это можно сделать, наверное, только в полиции, единые данные могут быть только у них».
*
Остаток дня и следующих два он провел возле полицейского участка, наблюдая за его активностью. Он даже зашел туда и поинтересовался, не могут ли они помочь ему в поиске сестры, которую он потерял еще восемь лет назад во времена сильнейших беспорядков. Но встретил он редчайшее равнодушие.
– Это нужно идти в архив, здесь у меня доступа прямого нет. И не факт, что там найдутся данные, может, она уже давно погибла, а в самые тяжелые времена, как Вы говорите, информация вообще могла не заноситься, – пронудил совершенно не озабоченный чужими проблемами дежурный. – А хотя бы где она приблизительно может быть сейчас, или где Вы ее видели последний раз?
– Мы тогда жили в Сербском округе, – Герман назвал первый вспомнившийся округ в районе Адриатики, упоминавшейся Лейлой.
– Так вы еще и не местные! Чего ж Вы тогда в Будапеште пытаетесь ее искать.
– Я сейчас здесь проживаю. Мне сказали, что у вас единый архив.
– Ну, и что, что Вам сказали. Что с того, что он теперь он единый? Нет, здесь мы Вам ничего не найдем. Это Вам…
Дежурный даже не стал договаривать последнюю фразу, просто многозначительно показал куда-то далеко рукой и переключился на что-то свое.
«Сволочи! – холодно подумал Герман. – Никакого дела до людей. – Последнюю мысль он повторил несколько раз. – А может, это не случайно?»
Но Герман уже из этого получил полезную для себя информацию: архив общий, это раз, доступ к нему есть даже у дежурного, хотя для этого, возможно, и нужно куда-то идти, это два.
Он попытался точно так же поговорить в другом участке, но «на дурачка» и там ничего не прошло. По крайней мере, ничто не опроверглось. В третий раз ему предложили составить заявление, для чего необходимы его документы. Герман сослался на то, что документов при себе у него нет, и поспешил уйти, обратив внимание, что в этом участке присутствовало какое-то неспокойное оживление.
Время шло не только для Германа, но и вокруг него. Возвращаясь в доходный дом, где он остановился, он вдруг заметил, что за ним движется патрульный на стареньком легком сигвее. Герман прибавил немного шагу, так чтобы не было сильно заметно, и убедился в этом, патрульный тоже ускорился.
«Ну, что ж», – подумал Герман.
Он дошел до пересечения с людным бульваром, свернул на него и, увидев впереди большой торговый центр, направился к нему, лавируя между прохожими. Патрульному пришлось не легко, но он тоже справлялся с толпой. Герман у входа в центр оживился еще немного, а пройдя через дверь и вовсе перешел на полубег, понимая, что бежать – означает привлечь еще и внимание расторопных на пальбу грифов, которые могут оказаться где угодно, а это явно сейчас ни к чему.
Патрульный вроде потерял его, но вскоре вновь оказался на хвосте. Но Герман уже оказался у другого выхода из центра, и менять направление было уже поздно.
Выйдя на улицу, он попытался снова затеряться, но с этой стороны здания людей было меньше. На углу он свернул и оказался на длинной, но не очень широкой улице. Он даже не заметил, что оборвал черно-желтую ленту, перекрывавшую улицу по случаю ремонтных работ. Здесь не было людей, кроме редких рабочих, выпучивавших глаза при виде убегающего от патрульного человека, и затейливых высоких конструкций над вскрытыми колодцами. Этот фактор был в пользу патрульного, двигавшегося на сигвее с втрое большей скоростью, которому не мешали даже колодцы. Он их легко перелетал, словно и не замечая.
Герман видел его в отражении в стеклянной стене торгового комплекса и понимал, что нужно что-то предпринять. Он схватил железный прут, валявшийся на пути и, когда патрульный почти настиг его, он отскочил в сторону и, поравнявшись с патрульным, воткнул прут ему в колесо.
Пока патрульный отходил от жесткого падения на спину после резкого разворота и торможения, Герману удалось немного оторваться. Он оббежал грузовик и увидел, что дальше улица вообще перерыта и перекрыта глухими строительными лесами. Герман попытался булыжником разбить остекление здания, повторил попытку булыжником покрупнее, но стекло лишь треснуло. Тогда он выбил опору у одной из вышек. Она всей массой влетела в прозрачную стену и доделала начатое. Огромное витринное стекло разлетелось в мелкие крошки прямо на головы людей, не успевших испугаться или не увидевших первых двух ударов. Теперь они в панике бросились врассыпную. Герман хотел сначала смешаться с этой толпой, но, рассудив, что это будет не лучший вариант, спрыгнул в открытый колодец.
Выбежавший, наконец, из-за грузовика патрульный ошибочно свернул в здание центра, где к этому моменту уже оказались грифы, которые наводили порядок своими обычными методами. Пострадало значительное количество людей, были погибшие, но Герману все-таки удалось уйти.
На следующий день он долго не решался показаться на улице, пытаясь понять причину погони. Если его вычислили, то на чем он прокололся, где он ошибается, и что не учитывает. Только к вечеру он вышел, так как страху уже не удавалось побороть чувство голода.
Страх же ограничивал Германа и в выборе места и качества
