невозможный,
Неприветны наши пути,
Этот край, из кубиков сложенный,
Где ему таких приютить!
Это только одно на свете —
Степь до неба… ковыль, бахчи…
Там и лечь… где в зеленой оплетине
Дыня смуглой парчой торчит.
Чтобы вширь ли истаяла, ввысь ли
Чужедальняя маята,
Чтобы храп вот этот, немыслимый,
До рядных плетней долетал.
Небо красится давленной вишней,
Ты ж лежи себе да лежи.
Кто там спросит, зачем выпил лишнее,
Почему заснул у межи?
Сыплют топотом в тишь закатную
Сквозь кудлатую пыль табуны.
Запотели росою скатной
Полосатые кавуны.
Из скандинавского блокнота
Камня чуть немножко много,
Но совсем как под Москвой —
Эта зыбкая дорога,
Эта узкая дорога
В колеях и брызгах хвой.
Эта синь и лист летучий
И, родные будто мне,
Эти тоненькие тучи,
Эти ситцевые тучи
В невысокой вышине.
У приемника
Л. Ржевскому
Загудело… и вдруг запело как:
Глаз зеленый крупно мигнул.
Зацепила в эфире стрелка
За волну за одну…
Пустяки? – а тоска таится,
Караулит тебя, как тать, —
«Летят перелетные птицы,
А я не хочу улетать»…
Звуки тоже летят, как стая,
А слова… Вы скажете: ложь?
Почему же песня простая
Сердце бросила в дрожь?
Откупиться б любой ценою,
Только есть ли такая цена?
«А я остаюся с тобою,
Родная сторона»…
Не осталась. Рассталась. Что же,
И – отвыкнуть, память губя?
Только в этой вот сладкой дрожи
Ощущаю Тебя.
И шепчу, и шепчу по-детски,
Песней схвачена и сражена:
«Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна»…
Из цикла «Несоловьиный край»
На знойном кладбище могилы стеснены,
И памятники выросли повзводно,
И только вот под елкой, у стены,
Немножко тени, и еще свободно.
Дорожки хрусткие и розы всех пород,
Вазоны и венки, кропила и купели,
Какой торжественный гранитный огород —
Покойников зеленые постели!
Что ж, может быть, так легче отгореть,
Хотя бив поспешившем смертном часе,
Коль есть кому могильный крест согреть,
Последнее убежище украсить?
Вот позовут – и лягу в эту тишь,
И звякнет жалостно навстречу колоколец,
Когда пересечет с веселым свистом стриж
Последний путь мой от чужих околиц.
Не возропщу тогда, что тишина – не та,
Смиренно буду ждать: вот дождик брызнет…
И, может быть, простит мне эта красота,
Что полюбить ее я не смогла при жизни.
Юрасов (Жабинский, в США – Vladimir Rudolph Shabinsky) Владимир Иванович
(1914–1996) – прозаик, поэт, критик, публицист
Родился в Румынии, рос в Ростове-на-Дону в семье отчима. После окончания школы с электротехническим уклоном (1930) работал на монтажах Россельмаша, Сталинградского тракторного завода, Магнитогорского комбината, шахт Донбасса, новороссийских цементных заводов, в Северо-Кавказском отделении Сельэлектростроя. В 1932 приехал в Ленинград, где работал на заводе «Красный Путиловец». В 1934 поступил на литфак Ленинградского Института философии и литературы (с 1936 влившийся в Ленинградский университет).
В 1937 арестован по доносу людей, желавших захватить квартиру репрессированных родственников Жабинского и комнату его самого, и осуждён на восемь лет лагерей. Отбывал в Сегежлаге (Карелия). Во время эвакуации лагеря в начале войны поезд с заключенными попал под Ярославлем под бомбежку, и Жабинскому удалось бежать в Ростов и обзавестись новыми документами.
Высокограмотный специалист-энергетик, он работал начальником электроцеха на заводе «Красное знамя», аттестован в качестве инженер-майора. Служил на 1-й Белорусский фронте по технической специальности.
В звании подполковника служил в 1946–1947 гг. в Промышленном Управлении Советской Военной Администрации в Германии (занимался отправкой в СССР оборудования немецких цементных заводов), а после демобилизации (начало 1947) работал в Наркомате промышленности, выполняя в Германии ту же самую работу.
Вызванный в 1947 в Москву в Наркомат, понял, что не пройдет проверку в органах и вынужден был искать прибежище в американском секторе.
После многочисленных проверок теперь уже американской военной администрацией в 1951 получил разрешение на въезд в США.
До этого пробивался написанием статей для немецкой, швейцарской, французской и русской зарубежной печати.
В Америке продолжил публицистическую деятельность: стал редактором журнала «Америка», вел передачи на радиостанции «Свобода» (1952–1981).
Литературной деятельностью начал заниматься в эмиграции под псевдонимом С. Юрасов, подсказанным Р. Гулем. Использовал также псевдонимы Владимир Юрасов и Владимир Рудольф. Первая опубликованная работа – рассказ «Горе тому кувшину» (1951) о несчастьях, выпадающих на долю простого человека при любой тоталитарной власти. Писал и стихи, в том числе выдержанную в стилистике А. Твардовского, но явно уступающую по художественным достоинствам первоисточнику поэму «Василий Тёркин после войны», герой которой рассказывает о советских концлагерях, о нищенской пред- и послевоенной жизни деревни, высмеивает партийных руководителей.
Однако, главным и единственным по сути крупным произведением писателя стал роман «Параллакс» (первая часть «Враг народа» опубликована в 1952 году. В 1972 году к ней добавились еще две части).
Судьба героя романа «Параллакс» Федора Панина напоминает судьбу самого Юрасова. Однако побег Федора вызван не столько личными драматическими обстоятельствами, сколько неприятием «всеобщего рабства», внедряемой сталинским режимом идеи «Великого Страха» как двигателя прогресса. «Здесь дышать нечем!» – объясняет свои действия Панин.
Герою романа снится, как его ловят «люди в советской форме. Однажды людей не было, а были только глаза – пара серых, беспощадно спокойных, наблюдающих глаз. Снилась площадь, улицы, развалины – и куда бы он ни шел, повсюду за ним следовала и следила эта пара глаз…».
В романе с достаточной мерой убедительности показано проникновение страха в лагеря советских военнопленных, ожидающих репатриации на родину. Трагична сцена насильственной отправки русских военнопленных на родину (глава «Платтлинг»), завершающаяся авторскими словами «Небо плакало мелкими старушечьими слезами». И все же писатель не верит
