Сергеевича. Присутствовали и Анна Александровна Луначарская, и все педагоги, ведущие колонии. Аудитория насчитывала 50–60 человек, примыкали и другие колонисты в возрасте кружковцев.
После прочтения шло обсуждение, развертывались дебаты — сыпались со стороны слушателей и вопросы и замечания.
Всем этим тонко и умело руководил Пантелеймон Сергеевич.
Интересные горячие споры детей втягивали в высказывание и Анатолия Васильевича.
Не раз все устанавливали приятную неожиданность, получаемую из-под пера наших колонистов, а также заводилось отмечать особенные удачи в описании того или иного места этого роскошного уголка природы, подправленного рукой умелых парковых зодчих.
Особенно вспоминается «Плакунный овраг», отраженный в сочинениях нескольких кружковок, с которыми вступил в состязание и сам Анатолий Васильевич.
«Плакунным» был прозван извилистый овраг с полкилометра длины, покрытый цветущим иван-чаем, или кипреем, а в народе иван-чай в древности назывался «Плакун-трава», в руках «колдунов» трава эта играла роль целительную от скорби по разному поводу. Никто не догадывался, что известная доза «чая» всегда облегчает нервное угнетение.
Так вот, этот овраг явился темой для сочинения всех желающих: заслушали до десятка литературных этюдов молодежи, и всех поражало их наукообразие — никто не походил на другого, не было трафарета, и каждый подходил к теме по-своему, не выходя из рамок реализма.
И вдохновителем таких работ был Пантелеймон Сергеевич. Это был именно тот «Плакунный овраг», около которого подолгу сиживали «авторы» и который вдохновил их на интересные сюжеты и образы.
Впоследствии эти кружковцы заметно отличались в старших классах средней школы (тогда «второй ступени») своею оригинальной разработкой тем и крепкой образной прозой.
Вечер обычно кончался чтением рассказов Пантелеймона Сергеевича, которые он создал в первые годы революции. Эпизоды некоторых неполадок жизни в новой форме были главными темами. Они были проникнуты и юмором, и некоторой досадой на те или иные промахи («Гайку потеряли») или вызывали веселый смех от такого рассказа, как «Груз без веса» (канарейка в клетке, сдаваемая в багаж).
Чтение Пантелеймона Сергеевича незабываемо.
Это один из очень немногих поэтов-авторов (Блок, Маяковский, Луначарский), который читал так великолепно и неповторимо свои произведения. Секрет его читки пытались вскрыть, но это не удалось: просто, без нажима, без какой бы то ни было внешней аффектации, без добавочной мимики Пантелеймон Сергеевич достигал необычайных результатов: аудитория слушала его поглощенно и реагировала удивлением и бурным смехом.
А вызвать у публики смех удается далеко не каждому чтецу.
Яркая память о Пантелеймоне Сергеевиче сохраняется и сохранится надолго.
Александр Вьюрков
Все к нему относились с улыбкой
Познакомился я с Пантелеймоном Сергеевичем Романовым во время моей работы в Горкоме писателей в Доме Горцена, Тверской бульвар, дом 25. в 1931 году.
Я знал его по его рассказам, и мне было очень интересно встретиться с ним. Не помню, по какому случаю, но, кажется, он пришел получить ко мне справку, что он писатель и едет в Эртелевку отдыхать и работать. С первых же слов он произвел на меня исключительно хорошее впечатление своею мягкостью и простотой. Получилось как-то так — как будто мы с ним давным-давно знакомы. Чем я его смутил, так это отзывом о его рассказах. После этого я встречался с ним каждый раз, когда он приходил зачем-нибудь в Группком. Несколько раз он бывал на заседаниях Президиума, и, что надо отметить, все к нему относились исключительно любовно и с какой-то хорошей улыбкой, причиной которой были, по-моему, он сам и его рассказы. Если бы я мог, я значительно раньше сблизился бы с П.С. во время его поездок в Эртелево, куда он, будучи самым усердным поклонником его, не раз приглашал меня, но я был настолько связан работой в Группкоме, что так и не собрался туда. «А работать можно только там, — сто раз говорил мне П. С. — Вдали от людей, в тиши… А какие там яблоки!» Соблазнял он меня.
Каждый раз, когда он приходил в Группком, мы беседовали с ним о разных литературных новостях и немного сплетничали.
Спустя несколько лет он как-то пригласил меня к себе. Жил он тогда в Старо-Пименовском переулке. Помню, за столом тогда сидели — я с женой, художник. Яковлев с женой и еще кто-то. Радушнее и гостеприимнее редко кого встретишь. Как-то оживала вся обстановка в его присутствии. В этот вечер, кажется, он прочитал нам свой только что написанный рассказ: «Белая свинья». А читал он изумительно.
Я слышал, будто И. М. Москвин сказал, что Романов свои рассказы читает лучше, чем он. И до сего дня за П.С. осталась слава первоклассного чтеца. Когда я его спросил, чем он этого достигает, он мне ответил: «А я ведь учился. Специально «ставил» себе голос». А на вопрос, что он еще нового написал, П.С. мне сказал: «Не удовлетворяют меня маленькие рассказы. Собираюсь писать большой роман. Вы читали мою «Русь»? Думаю ее заново переработать. Не так ее надо было давать. Вот сейчас я засел за изучение истории империалистической войны, истории марксизма-ленинизма, и все, что я написал в «Руси», подлежит коренной ломке. Многое я допустил в ней ошибочного, неправильного. Видите, сколько я прочитал», — показал он мне на груду книг. Впоследствии он роман переделал.
Как-то мы с ним разговорились о методе работы писателя. И тут я узнал, что П.С. имеет на руках обширную работу под названием «Наука зрения». «Прочтешь и увидишь, как писатель должен видеть окружающее». Когда я прочел его работу, у меня появилась мысль немедленно позвонить в ГИХЛ и сказать там о ней. «Обождешь, — сказал П.С. — я ее еще не закончил». Меня все время удивляло одно обстоятельство— не любил говорить П.С. о своих мелких рассказах. «Э, да это что!.. — отмахивался он от них. — Вот «Русь». Нет, я буду писать большие вещи».
Как-то я попросил его послушать меня. Он охотно согласился, и я ему читал свою семейную хронику «Подкидыш», охватывавшую время с 1858 г. по 1935 г. Размером в один печатный лист! «Пробую себя на малых, но больших вещах, П.С.» Когда я ему прочитал, он воскликнул: «Молодец! Читали вы 40 минут, а у меня такое впечатление, будто я прослушал роман в 400 страниц». «Согласны вы после этого взять надо мною шефство?» — спросил я. «Согласен. Работайте». Рассказ мой «Разведка» о М. В. Фрунзе «заиграл» только тогда, когда П.С. дал мне свои указания, именно те, о которых он говорит в своей «Науке зрения».
