друга перед жаровней с углями, отец с матерью смотрели на только еще начинавшую распускаться старую сливу и спорили. Отец говорил, что вот уже несколько десятков лет эта слива начинает распускаться с одних и тех же нижних веток, что, мол, она совсем не изменилась с тех пор, как они поженились. Мать же отвечала, что не помнит, каким было дерево. Отцу не понравилось, что мать чувствует по-другому. Мать еще сказала, что у нее с тех пор не было ни одной свободной минутки, чтобы полюбоваться цветами. Отец сказал, что она очень невнимательна. На этом и пришлось ему закончить свои печальные размышления о том, что человеческая жизнь в сравнении с этой старой сливой – так коротка. И разговор перешел на новогодние сладости. Отец вспомнил, как второго января он покупал их в кондитерской «Фугэцудо». Мать же утверждала, что такого не было.
– Послушай-ка, я точно помню, как сначала заехал в «Мэйдзи сэйка», а потом мы поехали в «Фугэцудо». И я накупил сладенького и там, и там.
– Насчет «Мэйдзи сэйка» ты правильно говоришь. Но только не было еще такого с самой нашей свадьбы, чтобы ты в «Фугэцудо» что-нибудь покупал.
– Это ты загибаешь.
– Может, и загибаю, но только никаких сладостей из «Фугэцудо» я не ела.
– Вот те на! Ела ты их, на Новый год ела. Я точно помню.
– Ладно, оставим это. Придумщик ты, вот и все. Самому-то не тошно?
– Замолчи!
Дочь слушала их перебранку с кухни, где она стряпала обед. Она-то знала, как обстояло дело. Но встревать ей не хотелось. Она стояла у плиты и посмеивалась.
– Ты точно помнишь, что принес их домой? – Мать, кажется, все-таки признала, что он ездил за покупками в «Фугэцудо». – Но я их не видела.
– Да, я их привез. Может, в машине забыл?
Память начинала подводить и отца.
– Может, и так… Только не так! Потому что водитель привез бы их. Не мог он их себе забрать. Это же машина с твоей работы.
– Да, в этом ты права.
Дочь забеспокоилась. И то странно, что мать забыла, как было дело, и то, что отец теряет уверенность под ее напором. Отец действительно второго января отправился в магазин, накупил в «Фугэцудо» разных вкусностей. И мать их ела.
На какое-то время воцарилось молчание. Мать все-таки, кажется, вспомнила. И сказала вполне невинно:
– А, ты имеешь в виду эти рисовые лепешки? Да, было такое.
– Вот видишь!
– Ты тогда столько всего накупил, что я не знала, куда это девать!
– Вот так вот!
– И ты хочешь сказать, что купил эту дрянь в «Фугэцудо»?
– Именно там.
– Да-да-да. Я еще завернула сладости и кому-то отдала. Интересно кому?
– Верно, отдала.
У отца повеселел голос – словно гора с плеч свалилась.
– Ты, по-моему, отдала их Фусаэ.
– Верно-верно, Фусаэ. Я еще сказала, чтобы не показывала детям, и завернула в бумагу.
– Правильно, это была Фусаэ.
– Точно, мы их подарили Фусаэ.
Перебранке пришел конец. Отец с матерью пришли к обоюдному согласию и успокоились.
Но на самом-то деле сладости подарили не их бывшей служанке Фусаэ, а соседскому мальчишке. Дочь надеялась, что мать припомнит и это. Но из комнаты, где родители пили чай, раздавалось только позвякивание металлического чайника. Дочь внесла обед.
– Ёсико, ты слышала, о чем мы говорили? – спросил отец.
– Да.
– У твоей матери старческое слабоумие, я совсем измучился. И упрямая какая стала! Я уж тебя попрошу: если она что забудет, ты ей напоминай.
– Да и ты тоже хорош! Правда, насчет магазина у меня сегодня промашка вышла.
Ёсико хотела было им сказать про Фусаэ, но смолчала.
Дело происходило за два года до смерти отца. После инсульта отец тогда почти перестал ходить на работу.
А что до старой сливы, то первые цветы по-прежнему появлялись на тех же самых нижних ветках. И тогда Ёсико вспоминала о том самом споре про новогодние сладости. Но она не пыталась напомнить о нем матери. Потому что она про это не вспоминала.
[1948]
Белые носочки
Моя старшая сестра была такой доброй. И я не понимаю, почему она умерла в таких мучениях.
Она потеряла сознание вечером, упала навзничь. Кулаки сжаты, руки дрожат. Когда судороги прекратились, казалось, что ее голова вот-вот скатится от подушки налево. Из ее полуоткрытого рта медленно вылезал белый глист. После я нередко вспоминала, какой он был белый. В эти минуты мне всегда приходят на ум белые носочки.
В ее гроб мы положили самые разные вещи. Я сказала:
– Мамочка! Мы забыли про носки. Давай мы их положим тоже.
– Правильно, я совсем про них забыла. А ведь у нее были очень красивые ноги.
– Смотри не перепутай с моими, у нее девятый размер, – напомнила я.
Я сказала про носки не только потому, что у сестры были маленькие и красивые ножки. Я вспомнила про носки вот почему.
Стоял декабрь, мне было двенадцать лет. В соседнем городе проводился кинофестиваль, организованный носочной фирмой «Исами».
Оркестр, над которым развевались красные флажки, добрался и до нашей деревни. Разбрасывали рекламные листовки. Говорили, что среди них попадаются билеты в кино. Поэтому деревенские ребятишки бежали за оркестром и подбирали с земли листовки. Оказалось, что это лишь рекламный трюк: в кино пускали только обладателей этикеток с купленных в эти дни носков. В те времена в нашей деревне кино можно было посмотреть только по большим праздникам. Носки продавались бойко.
Я тоже подобрала листовку с изображением самураев. Ранним вечером я встала в конец очереди в крошечный кинотеатр. Я боялась, что меня туда не пустят. Контролер рассмеялся:
– Что ты принесла? Это же просто реклама!
Не глядя по сторонам, я отправилась обратно. Понуро стоя у колодца, я никак не могла взять в толк, почему меня не пустили в кино. Мне было очень грустно. Вышла сестра с ведром. Она положила мне руку на плечо и спросила, что случилось. Я закрыла ладонями лицо. Сестра бросила ведро и вышла из дома с деньгами.
– Беги скорее!
Поворачивая за угол, я оглянулась. Сестра смотрела мне вслед. Я побежала со всех ног.
Продавец спросил:
– Какой тебе нужен размер?
Я не знала. Тогда он сказал мне, чтобы я сняла туфли и посмотрела размер на них. На застежке было написано – девятый. Когда я вернулась, то отдала носки сестре. Это у нее был девятый размер.
Через два года мы уехали в Корею, жили в Сеуле. Я училась в девятом классе и влюбилась в учителя по фамилии Мицухаси. Дома заметили
