самой истощенной во всей Украине, насчитывалось к этому моменту, по самым осторожным данным, более шести миллионов пудов хлебных излишков. Невдалеке от Донецкого бассейна, если не считать Гуляй-Польского района и Бердянского уезда (сфера Махно), находятся богатые хлебными запасами уезды: Павлоградский, часть Александровского и Верхнеднепровский – Екатеринославской губ., а немного дальше – пшеничное царство Днепровского и Мелитопольского уездов – Тавр[ической] губ.
Любой лавочник в состоянии был бы доставлять Донецкому бассейну пять вагонов хлеба в день, но на это не хватило ни умения, ни желания у украинского Компрода. Да, я утверждая, что у него не было желания, так как совершенно немыслимо и невероятно, чтобы при наличии желания нельзя было бы справится с такой мизерной задачей. Ложь, что это было невозможно.
Последствия не могли быть и не были сюрпризом. О том, что рабочие разбегаются, покидая шахты за отсутствием продовольствия, было известно еще в марте месяце, но к приостановке пульверизации рабочих рук не было принято никаких мер. В апреле рабочие Луганска и многих угольных шахт отражали еще геройски натиск дивизии Шкуро и высоко держали знамя революции, несмотря на то, что на их шею была посажена сумасбродная власть Федора Дыбенко; но в мае канцелярские перья Укрсовнархоза уже напрасно трудились над вычислением предстоящей добычи каменного угля: почти никакой добычи фактически уже не было и быть не могло.
Мы потеряли горнозаводской пролетариат, огромную политическую силу, которая, как до первой эвакуации, так и сейчас, была единственной прочной опорой советской власти на Украине. Мы потеряли среду, из которой рекрутировались наши лучшие революционные полки, оказывавшие противнику блестящее сопротивление. Мы потеряли угольный бассейн, с которым были связаны наши надежды на возрождение транспорта и промышленности. Мы потеряли, наконец, важную стратегическую позицию с самой густой в России железнодорожной сетью.
Разводят турусы на колесах, раздувают сведения о необычайной, якобы, силе натиска Деникина на Донецком фронте. Действительные же причины нашего поражения следует искать не столько в силе белогвардейцев, небоеспособности наших регулярных частей и почти поголовной измене военспецов, сколько в том, что мы не сумели накормить и удержать на месте донецкий пролетариат.
Такой представляется мне главная причина прорыва на Донецком фронте. Виноват не Деникин, виноват Шлихтер.
II.
Второй причиной нашего поражения на восточно-украинском фронте является авантюра вокруг Махно и несвоевременное объявление открытой войны партизанщине.
Мы читали повсюду, во всех газетах, что махновцы открыли Деникину фронт, что махновцы – это пьяная банда воров и громил, что махновцы и григорьевцы – едино суть, что махновцы не выполняют боевых приказаний и т. п. Кроме того, лагерь Махно рассматривался как рассадник антисемитизма.
Всем нам также памятно, как в ответ на попытку гуляй-польских анархистов созвать третий очередной съезд, лагерю Махно была объявлена открытая война и что знаменитый приказ-«манифест» об объявлении этой войны приписывал махновцам агрессивные стремления, подготовку восстания против советской власти.
В периферии махновской армии немало, конечно, подонков: бандитов, хулиганов, шкурников и т. п. Но по сведениям, которые мне удалось собрать, махновцы даже значительно беднее этими элементами, чем, напр[имер], так наз[ываемые] «регулярные» украинские красноармейские части. Не закрывая глаз на эксцессы, виновниками которых бывали махновцы, можно, однако, утверждать, что в общем и целом эксцессы эти ничем не отличались от подобных же явлений среди красноармейцев и обвинения, упомянутые выше, можно объяснить лишь партийным ожесточением.
Физиономия и деятельность партизанских отрядов Махно, в период гетмановщины, всем хорошо известны. В то время, когда многие большевистские партизанские отряды вступали во временные соглашения с петлюровцами для изгнания гетмановцев, партизаны Махно отвергли все многочисленные предложения со стороны петлюровцев и боролись одновременно как с гетмановцами, так и с ними.
Теперь вспомним, какой громадный фронт держался партизанами Махно; вспомним многочисленные отзывы беспристрастных работников-коммунистов о том, с каким самоотвержением махновцы дрались по всему фронту и в частности против казаков. Мариуполь и Волноваха три и четыре раза брались ими. Лучшие махновские отряды с отчаянием отстаивали эту линию, выполняя все боевые приказы, отступая под давлением противника лишь шаг за шагом, пока не были почти поголовно истреблены.
Незадолго до григорьевской авантюры я привез из Екатеринослава сведения относительно якобы подготовлявшегося в штабе Махно заговора против советской власти и о попытке Махно координировать свои действия с Григорьевым. Источник этих сведений был заведомо ненадежен, и мне до сих пор ничего не известно о судьбе арестованного в Екатеринославе авантюриста Горева. При всем предубеждении против анархистов со стороны екатеринославских коммунистов, полученное в екат[еринославском] исполкоме донесение вызвало лишь опасение, но не доверие. У меня было твердое внутреннее убеждение в том, что во всей этой истории о ведшихся будто бы переговорах Махно с Григорьевым кроется какая-то авантюра и что никогда штаб Махно и гуляй-польские анархисты не поднимут оружия против советской власти при наличии контрреволюционной опасности и нашествия иностранного империализма.
Верно то, что беспрекословного подчинения советской власти со стороны гуляй-польской «вольницы» ждать нельзя было. Я как мог, в частности перед Владимиром Ильичем, охарактеризовал махновский лагерь, констатируя, что с этой вольницей разговоры будут неизбежны, высказал все-таки, что махновцы разговаривать будут, а воевать против советской власти не будут.
Большую роль в разжигании конфликта с лагерем Махно сыграло уязвленное самолюбие екатеринославских, александровских и иных советских деятелей. Гуляй-польская вольница несомненно мешала им заниматься советским строительством в уездном и губернском масштабе. Но, разгоряченные политической борьбой, они совершенно упускали из виду военное значение махновского лагеря и, не учитывая возможных опасных последствий на фронте, подняли убийственную кампанию против штаба Махно и гуляй-польских анархистов.
Александровские и екатеринославские коммунисты своей травлей махновцев и совершенно бессмысленными репрессиями против идейных противников – анархистов, видных (подпольных при гетманщине) работников, – этим самым все время возбуждали лагерь Махно против советской власти, партии коммунистов, чрезвычайкомов и т. д. Это они наводнили махновский лагерь всеми недовольными и пострадавшими от репрессий элементами и сделали этот лагерь замкнутым.
Ослепленный враждой к Махно, Харьковский Совет в момент наступления григорьевской авантюры объявил было Махно вне закона. Когда же оказалось, что Махно выступил не вместе с Григорьевым, а против него, когда оказалось, что григорьевцы были выбиты из Екатеринослава махновскими частями, то все «махноеды» стали объяснять это нерешительностью, неподготовленностью или просто глупостью Махно; «проворонил момент», дескать. До того было велико их ослепление.
Выступление Григорьева далеко еще не было ликвидировано, когда всюду и везде стали говорить друг другу на ухо: «нужно воспользоваться моментом и одновременно с Григорьевым разделаться и с Махно». В таком духе мне неоднократно сделаны заявления и в Киеве, и в Одессе представителями украинского правительства.
