Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
Уже давно во всех военных лагерях ходили ужасающие слухи: фабрики, производящие мыло из человечьего жира, предметы и одежда, сделанные из человеческой кожи, — жуткие рассказы, которым даже в нацистской среде трудно было поверить.
И вот сейчас они оказались прямо в средоточии этих материализовавшихся слухов. На столе лежали кирпичики комковатого мыла, рядом — литейные формы с остатками той же засохшей субстанции. Округлившимися глазами Симон разглядывал это невообразимое вещество. Кто может умываться человечьим мылом?
— Уйдем, — сказал Бивен неузнаваемым голосом. — Для нас здесь ничего нет.
Симон заметил в углу раскройные столы, как в швейной мастерской, на которых лежали длинные куски бежевого материала, а рядом выкройки и пунктирные рисунки. Рядом со столами швейные машинки с толстыми иголками, катушки с нитками…
Он прибавил шагу и догнал остальных. На свежем воздухе им полегчало. Того, что они увидели в этих зданиях, не существовало — во всяком случае, в человеческом смысле слова: это было нечто чужеродное, полный разрыв с чувствами, присущими любому человеческому существу. И тут нечем было возмущаться и нечего понимать — это исходило откуда-то извне, с другой планеты, из другого пространства-времени, где естественная эмпатия исчезла или ее никогда и не было.
— Наверх, — сказал Бивен, указывая пальцем.
Симон поднял глаза и заметил за деревьями деревянный домик. Что-то вроде русской дачи. Окна в нем были освещены, а из трубы шел дым. Все вместе напоминало мирную гавань, убежище в бурю.
На этот раз сомнений не оставалось: личный кабинет Эрнста Менгерхаузена.
150
— Добро пожаловать в мое скромное жилище!
Под белым халатом Менгерхаузен был одет как барин — но как барин в воскресный день, собирающийся поработать в саду или покормить собак. Синяя матросская блуза, полотняные брюки, отороченные мехом сапоги.
По-прежнему жизнерадостный, он не выказал ни малейшего удивления при виде троих посетителей.
Убежище медика стоило того, чтобы его увидеть: шале с обстановкой из грубого дерева, с меховыми коврами и чучелами медвежьих голов на стенах. В центре возвышалась гудящая печь, к которой хотелось поднести руки. Комфортабельный приют лесоруба на покое.
Но себя не переделаешь: на стеллаже за письменным столом стояли банки с органическим объектами, плавающими в формалине.
— Могу только восхититься вашей настойчивостью, — заметил Менгерхаузен, словно давно их ждал. — Прошло три года, а вы снова здесь, ищете ответы! В другие времена подобное любопытство стоило бы вам жизни, но сегодня… — Он сокрушенно улыбнулся. — Как ни парадоксально, но сейчас, когда жизнь больше ничего не стоит, появилось больше шансов ее сохранить, проскочить между дождевыми каплями…
Посетители хранили молчание, такие же неподвижные, как трупы, которые только что были перед их глазами. Хозяин предложил им присесть — вокруг стояли грубые кресла, прикрытые звериными шкурами, — но те предпочли остаться на ногах, как приговоренные ждут у подножия виселицы.
— Судя по виду, вы совсем закоченели, — заметил Менгерхаузен. — Я сделаю вам кофе.
Маленький толстячок направился к печке из эмалированного чугуна — там грелся кофейник. Чашки, ложечки, сахар. Медик действовал не спеша, не дрожа и не проявляя ни малейшего страха. Его шевелюра оставалась такой же густой и такой же взлохмаченной. Словно ее сбрызнули коньяком и подожгли.
Каким бы нереальным это ни показалось, но когда он протянул каждому его чашку, посетители сняли перчатки и приняли ее. Независимо от гнева, отвращения и любых этических соображений они подыхали от холода — и горячий кофе, видит бог, был именно тем, что им требовалось.
Бивен выпил свой залпом и даже не ощутил ожога в горле. И все же несколько секунд спустя в груди разлилось тепло. Он подумал о Вирте, которому только что перерезал горло, — пятно его крови еще оставалось у него на рукаве. Подумал о человечьем жире, о выделанной коже, об органах, плавающих в своем соку…
— Для меня все это дело прошлое, — бросил акушер, усаживаясь за письменный стол. — Здесь я обустроил себе берлогу. Продолжаю свои исследования подальше от войны и от Берлина… Стал отшельником.
Будь у него под рукой топор, Бивен с радостью раскроил бы хозяина пополам, прежде чем скормить куски собакам. Но это было бы тактической ошибкой. Он пришел сюда за истиной и не желал упустить ни слова.
Тот продолжал разглагольствовать, доставая свою трубку:
— Я не знаю, куда нас заведет эта война, и не хочу об этом думать. Сижу себе скромно в своем глухом углу и работаю над исследованиями, которые позволят Третьему рейху и всему человечеству в целом жить лучше, стать и счастливее, и здоровее…
Голос рыжего лился как бальзам. И эта тихая дача с ее запахом елок действовала на удивление успокаивающе. Как будто на окраине ада обнаружился теплый уютный закуток, где дородный человечек в матросской блузе покуривал длинную трубку из человеческой кости.
— Мы не для того пришли, чтобы слушать твой треп безумного ученого, — оборвал его Бивен.
— Отлично, — откликнулся Менгерхаузен. — У вас есть вопросы?
Бивен сделал шаг вперед. Вопрос у него был всего один:
— Что такое «операция „Европа“»? И как она связана с Адлонскими Дамами?
— Кто вам о ней сказал?
— Магда Заморски.
— Эта милая Магда… Она оказалась самым страшным нашим врагом.
Они переглянулись. Значит, Менгерхаузен знал все. Тот спокойно набивал трубку. Его движения были мягкими, мирными. Из него получился бы отличный дедуля.
— Ты ведь представляешь, как функционирует рейх, верно? — спросил он, внимательно глядя на Бивена.
Оберст-лейтенант не ответил. Менгерхаузен снова встал. Он взял листок с письменного стола — наверняка список приговоренных или пациентов на обработку, — свернул его в жгут и сунул кончик в печку.
При помощи этого маленького факела он разжег трубку, выпуская густые клубы дыма и звучное «пуф-пуф-пуф».
— Олимп нацистов — это Reichsleitung[189], — продолжил он. — На вершине пирамиды стоят Reichsleiter[190], руководители рейха. Их пятнадцать, иногда восемнадцать. Это наши боги. Верховные жрецы режима… Они заседают, принимают решения, смотрят на нас… — Он сделал несколько шагов, попыхивая трубкой. — Их можно сравнить с божествами античности. Над ними, разумеется, есть Юпитер, царь богов, наш возлюбленный фюрер. Затем — Плутон, бог преисподней, это Генрих Гиммлер. Ты сам из СС, так что можно не объяснять смысл сравнения. На роль Аполлона, бога поэзии, на мой взгляд, прямо просится Йозеф Геббельс. Не смейся: хотя его внешность и не соответствует канону, это наш мастер слова. На место Меркурия, вестника богов, я бы поместил Мартина Бормана, начальника партийной канцелярии, а роль Януса, двуликого бога, прекрасно подойдет Рудольфу Гессу, предателю и дезертиру.
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
