Книга Ангел-наблюдатель - Ирина Буря

в его ведении объекта вызвали не его, а меня — что, впрочем, явилось всего лишь очередным доказательством выборочного отношения светлых ко всеобщей подвластности закону. Подразделение хранителей, пользуясь своей невероятно раздутой численностью и, соответственно, весом, оказывало неприкрытое давление на наше руководство и принуждало его к принятию решительных мер. В результате, несмотря на то, что то оказалось полностью удовлетворенным моей объяснительной запиской, ему пришлось временно отстранить меня от задания — до выяснения всех обстоятельств.

Самое главное их них выяснилось через пару дней — оказалось, что незапятнанность мундира самоотверженных миссионеров светлых не идет ни в какое сравнение с надежностью камуфляжа их боевиков. Стас лично потребовал моего возвращения к участию в проводимой им операции — в виду отсутствия каких бы то ни было последствий очередной недоработки хранителей. Пацифистское большинство с радостной готовностью приняло на веру твердое слово боевого генерала и постановило выдать меня ему на поруки. О чем он не преминул напомнить мне перед возвращением на землю.

Мне же, честно говоря, было в тот момент абсолютно все равно, каким образом я туда вернулся — за те несколько дней вынужденного отсутствия возможность видеть Дару даже по высокомерному Тошиному свистку стала казаться мне пределом мечтаний. В один их таких вызовов я понял, что Дара взялась за дрессировку своего наблюдателя. Очень умно взялась — не обращая на него прямого внимания, чтобы не дать ему возможности открыто воспротивиться ей, и каждый день демонстрируя ему полную уверенность в своем превосходстве, чтобы у него и мысли не возникло поставить ее под сомнение.

Как мне хотелось помочь ей, подкрепить свои гены своим же обширным опытом — в конце концов, кто еще здесь мог обучить ее тонкому искусству укрощения строптивых? Но я не решался — даже ее физическое родство со мной наверняка возглавляло у наблюдателей список ее смертных грехов. А начни она перенимать мои приемы, они вполне могли инкриминировать ей наследственную склонность к оппортунистическим методам и воззрению в целом. Оставалось только то поощрять ее, то сдерживать, выражая полное и активное одобрения всякий раз, когда она выбирала действительно эффективные меры, и недоуменное разочарование, когда действенность ее методов оставляла желать лучшего.

Не последним фактором, заставившим меня действовать особо филигранно, явилось опасение, что мое влияние на Дару заметит Тоша — после чего можно будет с уверенностью проститься с шатким равновесием между его утробной ненавистью имеющего все к покусившемуся на его малую часть и осознанием интересов Дары. Он был (и остался) вполне способен представить это влияние основной движущей силой всех ее спорных поступков — с тем, чтобы меня либо вообще с земли отозвали за нарушение взятых на себя обязательств, либо, по крайней мере, существенно ограничили в возможностях видеть ее.

А мне уже тех жалких нескольких раз в году, когда я мог совсем рядом с ней находиться, было мало. Они все больше стали напоминать мне свидания в тюрьме под орлиным взором охранников и через прочное стекло блока на моем сознании, который я в присутствии хранителей снимал крайне редко и неохотно, только чтобы подпитать их любопытство в отношении Дариного видения мира.

Когда Дара пошла в детский сад, я два-три раза в неделю подкарауливал ее у забора, когда она на прогулочную площадку выходила — в невидимости, конечно, и строго контролируя незыблемость блока. В первую очередь меня, конечно, интересовало, не испытывает ли она каких-либо притеснений со стороны человеческих детей — обилие и разнообразие земных пороков было известно мне лучше кого бы то ни было. И только я мог научить ее не обходить их, согласно печально знаменитой привычке хранителей закрывать глаза на недостойные явления, и не бросаться на них с боевым топором карателей, а изучать их и использовать в целях укрепления своего положения среди людей. Не говоря уже о том, что в особо злостных случаях ничто не мешало мне обеспечить на некоторое время работой двух-трех сотрудников своего отдела.

Но не стану также скрывать, что я мог часами любоваться тем, с каким мастерством Дара управляла окружающими ее детьми. Мое вмешательство не потребовалось ей ни разу. По крайней мере, в то время. Она не только взяла от меня умение расположить к себе окружающих, заставить их ловить каждое ее слово, помнить каждый мимолетно брошенный взгляд, ценить каждый знак ее внимания. Она превратила его в непроницаемый для человеческой глупости и низменности щит — держа потенциальных их носителей на расстоянии, не позволяя им втянуть себя в их мелочные распри и сохраняя в девственной нетронутости свою несгибаемую уверенность в себе и своем понимании жизни.

В голове у меня уже мелькали завораживающие картины будущего, когда Дара придет в наше подразделение — блистательным и победоносным выразителем нашей идеи более строгого и однозначно конкурсного отбора среди людей, способным даже светлым открыть глаза на все неоспоримые ее преимущества и заставить даже их считаться со столь ярким представителем оппозиции и также рьяно бороться за честь сотрудничать с ним.

Единственное, что неизменно огорчало меня во время наблюдения за Дарой — это ее совершенно необъяснимая слабость к этому сыну всего хранительского полка. В самом начале, не спорю, ее могло заинтересовать их некоторое сходство, особенно в стремлении держать дистанцию с посторонними. Но у меня просто в голове не укладывается, как могла она, со всей ее проницательностью в отношении людей, не увидеть, что в нем воплотились, в самом концентрированном виде, все типичные до зубной боли черты хранителей.

В то время как в Даре бурлила характерная для всех моих единомышленников жажда познать жизнь во всей ее полноте и красочности, стремление бросить ей вызов и абсолютное бесстрашие перед ее непредсказуемыми поворотами, Игоря всегда отличали столь ценимые у хранителей угрюмость, замкнутость, узколобое следование по проложенной для них дороге, а также полное отсутствие способности маневрировать и разжать зубы, намертво впившиеся в шиворот жертвы. Простите, оговорился — объекта. Которым в его случае оказалась Дара.

Неудивительно, что он всю жизнь за нее цеплялся, выказывая наследственную склонность к шантажу и моральному вымогательству в те моменты, когда она инстинктивно пыталась высвободиться из-под пресловутого хранительского гнета, сковывающего все порывы ее души. Находясь рядом с ней, он всегда мог смело рассчитывать на яркую, кипучую жизнь вместо мрачного одиночества, на уважение и восхищение окружающих вместо их неприязни к угрюмым мизантропам, защиту от любого недоброжелателя вместо надобности самостоятельно противостоять ему, и, вне всякого сомнения, на интересного и единственного расположенного к нему собеседника.

Специально для Дары, если