Ой-ей. Вот уж совсем глупая мысль. Да если б мальчик только услышал о существовании Натали — удирал бы, обгоняя ветер. Что-то у меня фантазия разыгралась.
— В последнее время мы с тобой не очень близки. Не так, как раньше, — сказал Карл.
— У нас все как всегда, — возразила я. Стараясь сидеть смирно. Стараясь не отдергивать руку.
— Раньше мы были ближе.
— У нас все хорошо.
— Послушай… Тебе тяжело, я знаю. Не думай, что я не понимаю. Ты ходишь на работу, а дома с детьми возишься. Тяжело. Я понимаю. Потому и решил устроить тебе этот сюрприз. Чтобы ты отдохнула.
— Спасибо, — сказала я. Медленно, чтобы собраться с духом для большущей лжи. — Это так мило.
Пока мы молчали — очень долго, — я мечтала, чтобы он отпустил мою руку. Он не отпустил.
Наконец сказал:
— Без тебя я ничто. Я не мог бы жить без тебя. Ты мне нужна. Ты ведь знаешь, да?
Я не ответила. Просто не знала, как на такое отвечать. Что положено говорить в ответ? Откуда мне знать?
— Ну? Знаешь или нет?
Я смотрела вниз. Не на Карла, а на стол. Это неправильно. Это плохо. Но поднять глаза было бы не лучше. Потом сказала:
— Знаю, что я для тебя важна.
— И я не хочу бояться тебя потерять. У нас все должно быть как раньше.
— Так и есть. У нас все как раньше.
— Ладно. Ладно, хорошо.
Он выпустил мою руку. Слава богу.
До конца ужина мы почти не говорили. Время от времени я поднимала голову и улыбалась ему. Совсем чуть-чуть, но все-таки улыбалась. Ему вроде было достаточно. Думаю, потому что он сильно хотел, чтобы этого было достаточно.
Он заставил меня согласиться на десерт. Еще немного — и я умерла бы. Точно говорю.
* * *
Двенадцать кварталов до дома мы прошли пешком. Глянув на чек, Карл решил, что погода замечательная и вообще нам не повредит размять ноги.
Вдобавок у него всю дорогу находились идеи, чтобы оттянуть возвращение. Он видел, как я хочу домой, — и чем сильнее я желала оказаться рядом с Натали, тем больше у него рождалось идей.
— Рынок в двух кварталах. Хочешь заглянуть поздороваться со всей своей тусовкой? — предложил он.
Вопрос как сэндвич. В смысле — многослойный. Очень многослойный.
«Рынок» — это моя работа. Бывшая. Я работала на рынке. А он думал, что все еще работаю. Но он не выносил моих коллег и никогда — никогда! — не называл «тусовкой». Так что у него просто-напросто не было причин для такого предложения. Кроме тайных.
Конечно, главная из тайных причин — припереть меня к стенке. Чтобы я не рвалась к Натали. Эта причина для меня очевидна. Она на поверхности.
А если копнуть поглубже… возможно, он что-то заподозрил насчет моей работы. Про увольнение — вряд ли. Если б у него возник малюсенький намек на мысль о том, что вместо работы на рынке я набираюсь новых впечатлений в подземке… я бы об этом знала, уж поверьте. Такой гром грянул бы, не приведи господь. Так что про увольнение он не догадывался. Зато, наверное, подумал, что у меня что-то происходит именно на работе — с покупателем каким-нибудь познакомилась или чересчур подружилась с каким-нибудь новым коллегой. И ведь он вроде как меня раскусил.
Это рассказывать долго, а в голове все пронеслось за полсекунды, еще до того, как я воскликнула:
— Нет! Боже правый — нет!
— Почему?
— Потому что… потому что у меня выходной. С чего бы мне хотеть на работу в свой выходной? Вот ты — захотел бы ты в выходной пойти на работу?
— М-м-м. Не особо, — ответил Карл, и я снова могла дышать — пока он не сказал: — Что там с твоей получкой?
Настал момент. Я понимала — надо признаваться. Одно из двух: или сейчас признаться, или переключаться в режим откровенного, наглого вранья. До тех пор я ведь, по сути, ему не врала. Уверена, что так. Только правды не говорила. А начиная с этого момента я лгала бы ему в лицо.
Поэтому надо было признаваться. Я открыла рот… и вспомнила Себастьяна. Представила его. Какой он с виду, какой он внутри. Нет, не в том смысле. Я имею в виду — какой он человек: из тех, кто принесет из ресторана готовый ужин, чтобы сделать приятный сюрприз.
— Чуточку задерживают.
— Обычно они вовремя платят.
— Поэтому я и решила потерпеть. Это же в первый раз.
— А в чем дело?
— Не помню. Дэнни объяснял, но я забыла.
— Если через несколько дней не заплатят, я сам позвоню. Пусть растолкуют.
— Не надо. Пожалуйста, не звони.
— Почему?
— Неловко. Позволь мне самой разобраться.
— Как же, разберешься ты. Я тебя знаю. Вечно у тебя рот на замке.
— Надо будет — скажу.
— Еще день-другой — и довольно с них.
— Ладно, ладно. А теперь пойдем домой.
* * *
— Слышишь? — сказал Карл, когда мы подошли к своей квартире. — Она перестала буянить.
Буянить? Слишком мягко сказано о том, что творилось с Натали перед нашим уходом.
Мы еще открывали дверь, а нянька уже бежала нам навстречу. Выглядела она так, будто пережила две автокатастрофы или даже небольшую войну. А я с порога услышала Натали. Она по-прежнему плакала, вернее, уже хрипела. Беспрерывно и почти беззвучно. Все это время она рыдала так, что сорвала горло. Она ни за что не умолкла бы без меня. Задержись я еще на два часа — Натали еще два часа вот так же прохрипела бы. Запросто.
Я сразу прошла к ней, взяла на руки, обняла, пристроилась вместе с ней в ее кроватке, где вообще-то и поместиться не могла. Я бормотала: «Прости, солнышко, прости». Шепотом бормотала, на ушко — чтобы не услышал Карл, который расплачивался с несчастной, совершенно уморенной нянькой.
Натали сразу затихла, сунув большой палец в рот. Вторая ручка крепко-накрепко вцепилась в рукав моей рубашки. Прижавшись к Натали, я слушала ее чмоканье и мирное сопение Си Джея на кровати у другой стены.
Через пару минут в комнату заглянул Карл.
— Забаловала ты ее, — сказал он.
Я не ответила.
— Хватит уже с ней носиться.
— Дай ей уснуть, ладно?
Он молча закрыл дверь, а я набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Все. Наше свидание позади.
И пяти минут не прошло, а Натали уже спала. Но я еще долго лежала скрюченная в детской кроватке — ждала, чтобы Карл наверняка заснул.
5 СЕБАСТЬЯН. Наковальня
Понятия не имею, с чего я взял, что мы бросимся друг другу в объятия. Ну, знаете: двое видят друг друга в толпе на платформе и вроде как плывут навстречу, медленно-медленно. Должно быть, насмотрелся старых фильмов. Вообще-то я только один и видел, но отец сказал бы, что и этого слишком много.
