– Правда ведь, жалко Бритни Спирс? – заговорила Паула.
Длинные рукава ее платья были подвернуты и засучены. На внутренней стороне левой руки, где кожа светлая и тонкая, как шкурка гуавы, я заметила ряд сигаретных ожогов – точки, круги, розовые пятна.
– У Бритни Спирс много татуировок, – продолжала Паула.
– Правда? Я не знала.
– Да-да. Фея… И еще маргаритка на пальце ноги.
– Я не знала.
– А еще бабочка, и другой цветок, а на правой руке звездочка.
– Неужели?
– Да. У нее тело как сад.
– А ты меня узнаешь? – спросила я.
– Конечно, узнаю. Ты Ледиди.
Я смахнула муравьев с ее ног и рук.
– Вставай. Не то муравьи сожрут тебя заживо.
– Муравьи?
– Твоя мама знает, где ты? – Я подхватила ее за запястья и подняла. – Я отведу тебя домой.
– Посидим еще немножко. Мне с тобой хорошо, – сказала Паула. – Ты такая заботливая.
Я обняла ее за плечи и подвела к бревну, лежавшему неподалеку.
– Тут нам будет лучше, чем на земле.
Мы сидели бок о бок, глядя вперед, как будто в автобусе, едущем по шоссе. Я приподняла ее руку и рассмотрела узор, выжженный окурками на нежной коже предплечья.
– Я видела тигров и львов, – сказала Паула. – Настоящих. Не в зоопарке.
– Расскажи.
– Там был гараж для машин и гараж для зверей. – Можешь мне все рассказать.
Паула описала ранчо. Оно находилось на севере Мексики в штате Тамаулипас на самой границе с Соединенными Штатами. Там жил с женой и четырьмя детьми знаменитый наркобарон, прозванный Макклейном в честь копа, которого Брюс Уиллис сыграл в фильме «Крепкий орешек». Макклейн раньше служил в полиции.
– Я была его секс-рабыней, – сообщила Паула.
– Секс-рабыней?
– Да. Так мы себя называли. Мы все.
В гараже на краю имения помещался автопарк Макклейна, состоявший из четырех «БМВ», двух «Ягуаров» и скольких-то там пикапов и джипов. К гаражу примыкала цементная постройка, где содержались лев и три тигра. Паула знала от смотрителей, что хищников купили в штатовских зоопарках. На ранчо было свое маленькое кладбище с четырьмя мавзолеями в виде небольших домов, в которых имелись даже ванные комнаты.
Зверей держали не для забавы. Львиные и тигриные испражнения каждый день собирали и рассовывали по пакетам с наркотиками, готовым к отправке в США. Это отпугивало пограничных собак-нюхачей.
У Паулы на ранчо было две обязанности: удовлетворять похоть Макклейна и нашпиговывать или обмазывать звериным калом пакеты.
– Кто-то мне говорил, что их кормят человечьим мясом, – сказала Паула.
Пока мы сидели на бревне, держась за руки, небо погасло. В сумерках вокруг нас роились москиты, но я слушала, не шевелясь, и позволяла им себя кусать. А Паула, казалось, вообще их не чувствовала.
– Ты ведь понимаешь, что я была пластиковой бутылкой? – спросила Паула. – Которую хватают и выпивают?
Я помотала головой. Нет, нет.
– Типы, которые меня украли, были из Матамороса. Они отвезли меня на север прямо в день рождения дочки Макклейна. Ей исполнилось пятнадцать.
Для увеселения гостей был нанят цирк. На поле сбоку от особняка были раскинуты шатры. Человек с облаком розовой сахарной ваты раздавал ее на длинных деревянных палочках всем желающим. Рядом с огромным танцполом играл оркестр.
Паулу отвели в шатер, установленный на отшибе. Туда едва доносились звуки оркестра. В шатре находилось несколько мужчин и около тридцати девушек. Вдоль одной стенки стоял ряд пластмассовых стульев, а посредине – стол, где теснились бутылки с кокой и пивом, пластиковые стаканчики и бумажные тарелки с горками арахиса, обвалянного в перце чили. Сюда свозили похищенных девушек. Наркоторговцы, которые укокошили собак Кончи и забрали обернутую белым полотенцем Паулу, рассчитывали ее дорого продать.
Макклейн расхаживал по шатру, оглядывал женщин и просил каждую улыбнуться и показать зубы. Но Паулу не попросил.
Макклейн с ходу выбрал ее. Он выбрал красивейшую девушку Мексики. Она должна была стать легендой. Ее лицо должно было украшать обложки журналов. Ей должны были посвящать любовные песни.
Сидя рядом со мной на бревне, Паула все время смотрела прямо перед собой. Усталость, видно, брала свое, и ее рассказ превращался в мешанину отрывочных впечатлений.
– Про восходы и закаты тебе будет неинтересно, – говорила она. – Про то, что я ела и где спала, тоже неинтересно. А вот это интересно. Представляешь, у Макклейна пар двести обуви – из всех видов зверей, которых Ной вывез в ковчеге. У него есть ботинки из ослиного члена. А есть ботинки, которые он любит носить по воскресеньям. Светло-желтые. Говорят, они из человечьих кишок.
Паула словно зачитывала пункты заранее составленного плана: у дочки Макклейна больше двухсот кукол Барби, одна кукла позолоченная, и вместо глаз у нее настоящие зеленые изумруды; у Макклейна есть коробка с перьями петухов, которых он выращивает для петушиных боев; у Макклейна поперек всего живота шрам, как будто его распиливал пополам фокусник; у каждого сына Макклейна свой игрушечный автомобиль, совсем как настоящий, только маленький, и даже ездит на бензине; на ранчо есть маленькая автозаправка и при ней маленький магазинчик OXXO.
Девушек, которых Паула встретила в шатре, а потом видела на разных вечеринках, звали Глория, Аврора, Исабель, Эсперанса, Лупе, Лола, Клавдия и Мерседес.
– Что это за девушки? – спросила я.
– Да девчонки вроде меня. А у дочки Макклейна есть домик для игр, и в нем унитазы с фонтанчиками.
– За сколько тебя продали?
– Меня подарили.
– Почему у тебя на руке ожоги?
– Они у нас у всех, Ледиди. – Она опустила глаза на свою руку, вытянув ее перед собой ладонью вверх, как будто показывала мне страницу книги. – Все похищенные прижигают себе окурками левую руку.
– Зачем?
– Совсем, что ли, того? Мозгов нет?
– Прости.
– Одна девушка придумала это очень-очень давно, и теперь мы все так делаем. Если нас найдут мертвыми, люди сразу догадаются, что мы были украдены. Это наш знак. Мои ожоги – это послание.
Я вглядывалась в скопление розовых точек на ее руке, веслом вскинутой в воздух джунглей.
– Хочется сообщить людям, что ты – это ты. Иначе как наши мамы нас найдут?
Уже почти стемнело.
– Тебе пора домой, – сказала я. – Пойдем, я тебя отведу.
Мама Паулы ждала на крыльце. В руке у нее была детская бутылочка с молоком. Конча встретила нас словами:
