Грозила ли им какая-нибудь опасность? Этого девушка не знала. Эта ситуация, в которой она оказалась волей сложившихся обстоятельств, была почти за пределами ее понимания жизни. Люди, произнося ласковые слова, способны на ужасные поступки, уста улыбаются, а глаза таят жестокость и яд — все это были те вещи, которые она не могла понять. Поэтому ужас и беспомощность овладели ею, девушка чувствовала, что приносит одни неприятности человеку, которому хотела бы только помочь. Но даже и тогда, когда ее охватывал страх, когда Аме чувствовала дрожь при воспоминании о герцоге де Шартре, который сейчас ожидал их появления там, внизу, девушка была уверена в том, что теперь она не так беспомощна, как решила поначалу, поддавшись испугу.
Живя в монастыре, оказавшись волею случая на поду кареты герцога Мелинкортского или в этом удивительном замке, который принадлежит одному из самых богатых и, вероятно, самому опасному человеку во всей Франции, отношение к жизненным ценностям для нее оставалось неизменным. Девушка всегда знала, где правда, а где ложь — это было одним из самых ценных открытий, постигнутых Аме в монастыре; она всегда знала, кому из окружающих людей можно доверять, и была твердо уверена в том, что инстинкт никогда не подведет ее при решении этих вопросов.
Она поняла, как казалось ей сейчас, с кем имеет дело, как только почувствовала, что кто-то сдернул с нее меховой плед и, заглянув ей в лицо, усадил на сиденье рядом с собой. Свет от фонаря осветил его лицо, и девушка в то же мгновение подумала о том, как показалось ей сейчас, что его облик навек останется в ее сердце — правильные черты лица, жесткая складка возле губ, открытый взгляд внимательных глаз — все это запечатлелось в ее памяти.
В герцоге чувствовалось внутреннее напряжение, настороженность человека, озадаченного вдруг открывшимися неожиданными обстоятельствами, и все-таки девушка не боялась его; с первого взгляда она поняла, что во всем могла бы довериться этому человеку. Она не смогла бы объяснить этот факт, но внутренний голос подсказывал, что все закончится хорошо.
А после того как Аме поняла, что единственный, кто спасет ее, — герцог Мелинкортский и что он снизошел к ее мольбам и взял Аме под свою защиту, она даже почувствовала что-то привычное во всем происходящем — этот человек больше не был для нее чужим, несмотря на то, что она встретилась с ним недавно и при странных обстоятельствах. Герцог казался девушке кем-то, кто всегда являлся ей в снах или, может быть, жил все время в ее сердце. Теперь он уже был частью ее жизни.
Аме медленно опустилась на колени у своей кровати.
Она закрыла лицо руками и начала молиться, как ее учили монахини, но с сердцем, наполненным радостью, что было недопустимо.
Она все еще молилась и не заметила, когда спустя несколько минут в ее комнату вошел герцог. Он некоторое время молчаливо наблюдал за Аме с порога, прежде чем заговорить. Наконец обратился к ней:
— Аме, нам пора спускаться вниз.
Девушка поднялась с колен и отняла руки от лица.
От прижатых пальцев на щеках выступили пятна, в глазах было сияние, которого прежде герцог не видел.
Какое-то время девушка смотрела на него с отсутствующим видом, как будто герцог звал ее вернуться назад из непонятного далека, в котором она оказалась и куда он не мог за ней последовать. Потом лицо ее осветила улыбка, губы приоткрылись.
— Вот и все! Я готова, — проговорила она. — Я не заставила вас ждать?
— Нет, но мы должны спуститься вниз. Мне не хотелось бы, чтобы у тех, внизу, возникло подозрение, будто мы замышляем что-то. — На какую-то секунду герцог заколебался, но затем добавил:
— Вы молились за себя или за то, чтобы нам выйти из ситуации, в которую попали так внезапно?
— Я молилась за вас, монсеньор, — ответила Аме. — Потому что я уверена, если вы захотите бежать, то способ обязательно найдете. Молящихся всегда господь наставляет, вы не находите?
— К сожалению, я не молился, — ответил герцог.
— Вы не молились! — удивление Аме было совершенно искренним. — Но почему же? — И прежде чем герцог успел ответить, она добавила:
— Ах, разумеется, это был глупый вопрос; коль вы не молились, то потому что не понимаете, как это может помочь вам.
— Вы в этом уверены? — поинтересовался герцог, и на губах его появилась усмешка.
Аме взглянула на него в недоумении.
— Я просто уверена в этом, — горячо заявила она, — но, возможно, я недостаточно хорошо знаю жизнь в миру. Может быть, за пределами монастыря молитвы не так помогают.
— Именно так, — бросил герцог.
Но, видя, что девушка остается в недоумении, он довольно резко, словно смутившись своей собственной сентиментальности, добавил:
— Продолжайте молиться. И ни в коем случае не поддавайтесь никому и ничему, заставляющему вас отказаться от молитвы.
Говоря это, герцог отвернулся и направился к выходу из гостиной. Он уже прикоснулся к дверной ручке, когда наконец услышал шаги Аме, последовавшей за ним.
— Я буду молиться за вас, монсеньор, всю мою жизнь, — сказала она без малейшего намека на застенчивость.
— Благодарю вас, — ответил герцог с полной серьезностью в голосе, — а теперь давайте все-таки спустимся вниз и посмотрим, услышаны ли были ваши молитвы и подскажет ли нам небо, как совершить побег из этого замка.
Про себя он усмехнулся тому, что поддался минутной слабости, совершенно необъяснимой, увидев, как это юное создание горячо молилось.
Но Аме, казалось, ничуть не смутили слова герцога; она доверчиво улыбнулась, а затем, когда дверь открылась, увидев ожидающего их лакея, проскользнула вниз за его светлостью и на почтительном расстоянии последовала вниз по лестнице, в столовую.
Трапеза, которая последовала затем, оказалась весьма продолжительной и изысканной. Подавалось блюдо за блюдом, каждое следующее — лучше предыдущего, даже самый строгий вкус был удовлетворен, были поданы отборные вина, они будоражили кровь, все восхищались удивительным букетом каждой бутылки вина. Все было съедено и выпито, и не оставалось ничего другого, как закончить обед, и гости переместились на балкон, где был подан кофе и ликеры всевозможных сортов.
Обед был в банкетном зале, причем герцог Мелинкортский с удивлением отметил, что обслуживали их с такой пышностью и великолепием, каких он никогда не видел ни в Букингемском дворце, ни даже в Версале, когда его там принимали. За каждым стулом стоял лакей в напудренном парике, облаченный в ливрею цвета Орлеанского дома Бурбонов, на золотых пуговицах были выгравированы цветы лилии — геральдический герб королевского дома Франции. Посуда из чистого золота с выгравированным на ней фамильным гербом, хрустальные бокалы с золотой оправой; салфетки на столах, расшитые золотыми нитями, — все в этом зале было изысканным, эта роскошь и великолепие поражали гостей Филиппа де Шартре.
За обедом Себастьян Мелинкорт, несмотря на обилие всевозможных яств, старался быть умеренным в еде и наблюдал за всем происходящим. Поразмыслив, он пришел к выводу, что главная опасность в том, что герцог де Шартре, вне всяких сомнений, прекрасно представлял свое непоколебимое всемогущество.
