Позволь грустным мыслям приходить и уходить. Не удерживай их
мокрый снег закончился, за окном синяя ночь. Вагон стих, слышны только храп и прерывистый шепот молитвы. Женский голос: «…и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».
Джордж и его жена вышли. Видимо, помирились и пьют вино в вагоне-ресторане.
Жду не дождусь приезда в Город вечной зимы. Спать не хочется. Слушаю “Almost blue” Бейкера[21]. Его музыка – чистейший свет, падающий из-за приоткрытой двери души. “Not all good things come to an end now, it is only a chosen few”[22].
Наливаю чай из термоса. На столике в такт перестуку колес дрожит полный стакан. Только бы не разлился. На всякий случай убираю в сумку магнитолу и книги.
Вдруг воспоминание: я на кухне дома своего детства. Скрипучие полы, старый буфет, грубо сработанный деревянный стол без скатерти. Бабушка Анна варит варенье из целых, но без косточек – вынутых незаметно! – абрикосов. При варке они становятся похожими на прозрачно-желтые марципаны.
Детство пахнет пенкой от варенья. Как я любил ее! Особенно когда застывала – намазывал на блины. Объеденье!
Анна накладывает на мою тарелку теплых блинов, собирает в пиалу пенку, наливает чай. Дую на стакан, чтобы быстрее остыл. Руками не касаюсь – один раз сильно обжегся. «Бабуль, горячо. Я боюсь…» Анна доливает холодной воды. «Малыш, позволь грустным мыслям приходить и уходить. Не удерживай их».
…Чай в термосе заканчивается. Надо заварить свежий. Иду за кипятком. В проходе встречаю ту самую ясновидящую – курит и читает книгу. На обложке череп с живыми глазами – «Гончая смерти» Агаты Кристи. Увидев меня, женщина тушит сигарету, преграждает мне дорогу. «И у Агаты не было иллюзий относительно нашего существования. “Мы идем сквозь жизнь, как поезд сквозь тьму, к неизвестному месту назначения”. Как же она права. Вы не боитесь тьмы? Давайте поболтаем».
Улыбнувшись, проскальзываю мимо. В середине вагона приходится задержаться – из купе выгружается дедушка с двумя внуками, им скоро выходить. Пока старик вытаскивает чемодан, мальчики складывают в коробку рассыпавшихся по полу солдатиков. Дедушка извиняется за неудобство, я прислоняюсь к окну, смотрю на детей. Чудесные белокурые ребята.
Выстраивая в ряд сумки, дед причитает. «У нас такого количества игрушек не было. Сейчас другое время, когда люди – марионетки эволюции, с изнуряющей жаждой большего». Пожалуй, соглашусь.
На рассвете прибываю в Город вечной зимы. Там меня ждут. Может, и ты тоже, дочь?..
Скучаю. Папа
14
Я тебя обниму, и мы поедем домой
Дочь,
я сходил с поезда, когда увидел тебя. Пальто цвета сливы, коричневый шарф. Ты стояла в гуще толпы на перроне, возилась с выдвижной ручкой чемодана. Мне не показалось. И это не сон.
Узнал бы тебя из миллиардов. Правда, ты немного изменилась: повзрослела, вытянулась, коротко подстриглась. Стала еще красивее.
Растолкав пассажиров, я спрыгнул с подножки. Бежал к тебе и думал: «Как же они с Марией похожи».
Господи, я знал, что ты вернешься, что все приключившееся с нами – больницы, слезы, расставания – сон.
Мария, мы не потеряли нашу девочку. Она вернулась. Встречай. Доставай хлеб, сыр, оливки, вино. Включай музыку. У нас праздник.
Вокруг гудки поездов, где-то звучит аккордеон, люди в теплой одежде, обложенные чемоданами, тюками. Расступитесь, прошу вас, меня ждет дочь. Я ее обниму, и мы поедем домой. Она наверняка устала, замерзла.
Потерпи, Досту, скоро отогреемся, выпьем горячего чаю, к нему – печенье с малиновым джемом. Мы постоянно его пекли.
О многом поговорим. Не о разлуке, это в прошлом. Мы будем говорить о том, что есть, что ждет нас. Познакомишься с Леоном, Марсом, Матисом, Озгюром и, конечно же, увидишь океан. Представляю, как ты соскучилась.
Утром сходим в пекарню, испеку хрустящих кунжутных бубликов. Тебе понравятся. А еще передам неотправленные письма. В них наша жизнь с тобой, дочь.
Я приближаюсь и вижу россыпь веснушек на твоих щеках (они такие же, как в детстве). Еще несколько шагов – и обниму тебя. Захочу сказать «Добро пожаловать домой», но вряд ли смогу, ком в горле. Крепко тебя обниму, и боль в сердце, что все эти годы сжимала его кулаком, отпустит.
Досту, девочка моя. Я скучал. Скучал, скучал, скучал…
15
Боже, как много прекрасного нас ждет…
Дочь,
я потерял тебя из виду. Когда мне оставалась пара шагов, ты вдруг взяла чемодан и поспешила к выходу, слилась с толпой. Попытался окликнуть, в шуме перрона ты не услышала.
Побежал за тобой, искал тебя по всему вокзалу, спрашивал прохожих – ты исчезла так же резко, как появилась. Так долго ждал нашей встречи – и она сорвалась. Но я теперь знаю, что ты в Городе вечной зимы. Он не такой большой, найдемся.
Пока не буду ничего говорить Марии.
***
В доме никого. По радио поет Конни Фрэнсис свою “Who's sorry now”[23]. Сидящий на подоконнике Матис, увидев меня, прячется за диван. Снимаю туфли (промокли насквозь – и часа не выдержала стамбульская обувь в нашем климате), бросаю в мусорное ведро. Достаю из кладовой швабру, вытираю мокрые следы.
Пахнет тестом. Открываю дверцу шкафа, там корзинка печенья с малиновым джемом.
На кровати в спальне яркие книжки – перед дневным сном Леона Мария ему читает. В ногах наверняка лежал Марс, засопевший на первых страницах. Беру в руки игрушку Леона – серого ослика с глазами-пуговицами и желтыми копытами, прижимаюсь к нему лицом. Запах Леона похож на твой, когда ты была маленькой. Смесь карамельных конфет, внезапно нагрянувшей весны и белоснежной бумаги.
На кухонном столе стопка твоих, дочь, фотографий. Сверху мамины очки. Под последним снимком лист бумаги, мятый, местами оборванный. Письмо, которое ты написала в день своего четырнадцатилетия.
«Привет, папа и мама! Вы самые лучшие родители на свете, хотя я далеко не лучшая дочь (ха-ха). С ума сойти, вы женаты уже девятнадцать лет! Горжусь, что мои родители счастливы вместе. Даже если некоторые из ваших решений по поводу моей жизни кажутся мне провальными, все равно вас люблю. Прежде чем закончу, позвольте сказать еще одну вещь: вы можете побеждать в наших спорах, но это не значит, что вы правы (ха-ха). Люблю. Д.».
