Тут мимо опять промелькнула серая молния: Шпунтик увидел на стене муху и в секунду с ней расправился. «Гм», — сказал Дюша, настороженно следя за Шпунтиком. Потом покосился вопросительно на Чижикова. «Да, — кивнул тот. — Он такой после возвращения. Мегакот просто». — «М-да-а-а… — Задумчиво протянул Громов. — Ну а как ты с китайцами тамошними, древними-то, балакал? Жестами?» — «А нас с Сумкиным Ника снабдила переводчиками, — и Котя показал висящий у него на шее амулет. — Вот такая история. Вот что со мной. С самого аэропорта».
Было видно, что Громов все равно не верит. А потому Котя попросил у него какой-нибудь рюкзак на время — сказал, носить с собой «Илиаду» — и предложил пойти в город: надо же деньги поменять, зарегистрироваться и другое прочее. Все еще настороженный, Дюша охотно согласился и выкопал из кучи барахла рюкзак цвета хаки. Под благовидным предлогом уединившись в спальне, Чижиков сунул «Илиаду» обратно под матрац, а в рюкзак запихнул Зеркало. Его оставлять без присмотра Котя не хотел ни при каких обстоятельствах.
Ну а потом они пошли в город.
Громов все время тянул Котю к доктору, но настойчивости его положила конец сцена, разыгравшаяся в отделе местной регистрации. Дюша уже открыл было рот, чтобы на своем ломаном китайском объяснить: ко мне приехал друг, вот он сам, и вот его паспорт, будет жить у меня, и, согласно правилам, надо его поставить на учет, — как вступил Чижиков и донес эту информацию до конторского служащего с такой скоростью и на столь превосходном китайском, что Дюша не понял и половины из сказанного. Через полминуты Котя и китаец уже весело хихикали, оформляя бумаги, обменивались шуточками, а Громов стоял у двери как оплеванный, прижимая к себе Шпунтика и силясь понять, что происходит. «Я же тебе говорил, — улыбнулся ему покончивший с формальностями Котя. — Это переводчик. А ты не верил».
Теперь Громов стал относиться к рассказу приятеля гораздо серьезнее, что вызвало шквал дополнительных, уточняющих и наводящих вопросов; Котя охотно ответил на все, искусно обойдя тему волшебных предметов и таинственного зеркала. В результате Дюша если и не поверил окончательно, то был уже на пути к тому. По крайней мере, больше к «доктору по голове» сходить не предлагал. Зато захотел встретиться с Сумкиным, что Котя ему твердо пообещал.
Зашли в Дюшину лавку — обширное помещение в ряду ему подобных, заполненное всевозможными чаями в самых разнообразных упаковках. Оно располагалось в громадном здании, именуемом не иначе, как «Чайный дворец». Лавка Коте понравилась: симпатичная. И он с удовольствием выпил свежезаваренного пуэра, который ему предложила веселая китайская девушка, сидевшая за затейливым деревянным столом, уставленным заварочными принадлежностями, а также глиняными фигурками разных животных, среди которых была пучеглазая жаба с монеткой в пасти. Особое впечатление на девушку произвел Шпунтик, но погладить кота ей не удалось, ибо кот оказался для девушки слишком быстрым. Это обстоятельство вызвало волну восхищенных охов и чуть разочарованных вздохов, но тут Чижиков заговорил по-китайски, и девушка всецело переключилась на него. Котя уже выдумал прекрасную отговорку — теперь он всем китайцам сообщал, что родился в Пекине. Работало отлично: во-первых, тут же снималось напряжение, возникавшее, когда собеседник слышал иностранца, говорящего по-китайски без малейшего акцента; во-вторых, Чижиков довольно быстро заметил, что собеседник, узнав о его пекинском происхождении, тут же терял к нему интерес и переставал воспринимать Котю как чужеземца. Сплошные плюсы! Чижиков решил при случае похвастаться своими этнографическими достижениями перед Сумкиным. Партнера Громова, Гу Пиня, на месте не оказалось, и, попив чайку и поболтав с девушкой, Котя и Дюша поехали на такси в центр Пекина, дабы неторопливо пересечь Тяньаньмэнь — главную площадь Поднебесной, ну и до кучи поменять деньги. В результате обмена Чижиков стал обладателем толстой пачки розовых стоюаневых бумажек — есть на что со вкусом поесть и выпить пива, поджидая звонка Сумкина. Так незаметно, шаг за шагом, друзья под вечер оказались на хоухае, на улице баров.
— …Я уже не знаю, в какую кучку ту или иную странность складывать, — закурил Котя новую сигарету, благодарно кивнув официанту, принесшему пепельницу и еще пива. — Как это может быть, чтобы я уже пересек границу неделю назад, когда я — вот он, только сегодня приехал?
— Это, брат, вообще фигня какая-то! — Громов подгреб к себе очередную кружку. — Этого не может быть, потому что не может быть никогда.
— Но я своими глазами видел паспорт, где красовалась моя неповторимая физиономия! И там стояла виза, выданная в Петербурге, понимаешь?.. Что, по-твоему, китайские пограничники просто так меня свинтить пытались, из любви к подобному виду спорта?
— Не, такого тут не бывает, — мотнул головой Дюша. — Они заботятся о том, чтобы люди к ним приезжали. Чтобы, типа, радовались и приезжали снова и снова. Никого зазря не винтят. Ерунда. Путаница.
— Вот и я про то же! — Котя стряхнул пепел. — Китайцы были изумлены не меньше моего. И если бы не разные номера паспортов и не твое гарантийное письмо, я даже и не знаю, чем бы все закончилось. А так — отпустили, даже извинились: недоразумение. Может, в Петербурге живут два разных Чижикова, похожих как две капли воды. Идите с миром, не задерживаем. А еще, прикинь, фотография в паспорте второго Чижикова была другая, как если бы я фотографировался совсем недавно, но рожа-то на ней была определенно моя! И когда я успел?..
— Простите, — сказали вдруг совсем рядом по-русски. — Позвольте прикурить.
— Да пожалуйста!
Чижиков взял зажигалку, поднес склонившемуся к столу человеку. И в неверном свете огонька увидел, что на него смотрит Алексей Борн. И чуть заметно, краем рта, улыбается.
Эпизод 6Поднебесная в огне
Поднебесная, уездный город Пэй. III век до н. э.
— Смотритель Лю, смотритель Лю! — запыхавшийся Лян Большой выбежал навстречу Лю Бану. Тот натянул поводья, останавливая лошадь. — Докладываю. Предательство! Начальник уезда внезапно изменил намерения и сызнова принял сторону Цинь! Он приказал закрыть ворота, выставил на стены лучников, а наших братьев Сяо Хэ и Цай Шэня, что были в городе, умыслил предать казни!..
Поднебесная полыхала в огне мятежей.
Стихийные очаги бунтов возникали то здесь, то там — и не было больше первого циньского владыки, стальною рукою удерживавшего свои владения в порядке и искоренявшего малейшую мысль о неподчинении и уж тем паче смуте. Младший сын усопшего объединителя Поднебесной, интригами и предательством возведенный на трон, принял титул Эрши-хуан, то есть Второй император, но это отнюдь не помогло ему стать достойным отца. Имперские войска, многочисленные и хорошо вооруженные, жестоко подавляли вспыхивавшие мятежи, но на смену утопленных в крови восставших тут же вставали новые — нестроение распространилось на все земли громадного государства.
Первым возвысился простой солдат по имени Чэнь Шэн — этот безвестный и безродный человек кинул клич, и, как позднее написал поэт, «на его призыв Поднебесная откликнулась, словно эхо». Чэнь восстал в тех землях, которые некогда принадлежали древнему царству Чу, что пало от руки Цинь Ши-хуана и, как и другие шесть, было присоединено будущим императором к своим владениям. Чэнь стремился возродить свободу царства Чу, и бывший уездный смотритель Лю Бан, чье служение происходило как раз здесь, счел правильным и возможным присоединиться с немногочисленными верными сторонниками к Чэнь Шэну. И вот Лю Бан со своими людьми, хорошо зная, что взбунтовавшиеся жители без разбору убивают циньских чиновников, двинулся на уездный город. Бывший смотритель полагал закончить дело миром, дабы избегнуть кровавой стычки. Он хотел занять город и подарить уезду надежду освободиться от власти Цинь окончательно. Он даже получил поддержку от важных лиц в уездном аппарате управления: распорядителя чиновников Сяо Хэ и тюремного смотрителя Цай Шэня, людей далеко не последних, выше которых стоял лишь сам начальник уезда. Сяо Хэ и Цай Шэнь уговорили начальника открыть перед восставшими ворота, но в последний момент, видимо, что-то пошло не так.
