Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
Когда мы, наконец, вернулись к месту крушения, последние из оставшихся солдат как раз садились в вертолет и улетали. Остались лишь капитан и Брага, наш военный полицейский. Пора было рассказать Джону, что я предложила им переночевать в нашей палатке. Он был не очень доволен.
Двое солдат принялись обустраивать лагерь с военной точностью. Мне приказали поставить палатку, а они тем временем достали пайки и укрыли от дождя вещи. Откуда ни возьмись появилась бутылка маисового самогона. Горячий ужин сплотил нас против унылого окружающего мира, словно мы оказались выброшенными на остров. Чудная смесь испанского, португальского и английского вдруг стала понятной. Мы пили за дружбу и мир во всем мире, и через несколько тостов Брага пригласил меня в гости в Бразилию, чтобы познакомить со своей семьей. Джон, в свою очередь, позвал его в Нью-Йорк на будущий год принять участие в марафоне.
Когда все улеглись, я залезла в нашу трещавшую по швам трехместную палатку и попыталась отыскать себе местечко между двумя потными солдатами, погонщиком мула и Джоном.
Я хотела совершить путешествие в неизвестное, но получила куда большее, чем то, о чем просила.
Бразильцы встали на рассвете. Бодро и торопливо собрались, задержавшись на некоторое время, чтобы позавтракать армейским пайком на скорую руку. Они хотели, чтобы мы ушли до того, как прилетит второй вертолет с подкреплением.
Гидо подстегнул мулов, и мы покинули место крушения и не останавливались, пока вертолет не исчез из виду. Как и все индейцы, Гидо не доверял правительству, особенно военным и уж тем более солдатам другого государства.
В ту ночь мы разбили лагерь в тени самого высокого перевала; наутро нам предстояло пересечь его. Мы ненадолго остановились в маленькой хижине на широком плоскогорье, где вся трава была поедена до самых корешков. Это было высокогорное пастбище, куда крестьянки приводили стада и порой оставались здесь жить на несколько месяцев. Мужчины жили внизу, в главной деревне, и работали на полях вместе со старшими сыновьями. Двери в хижине были такие низкие, что мне пришлось согнуться почти пополам, чтобы протиснуться внутрь. Угольно-черные стены покрылись липким налетом от бесчисленных мух. Единственным предметом мебели в двух комнатах размером с чулан была кирпичная полка, которая, должно быть, служила спальным местом. Клочки овечьей шерсти опутывали двери, словно паутина.
Я видела контуры старой тропы инков: чуть приподнятая над землей, она прямой стрелой пересекала долину под нами. За пятьсот лет ничего не изменилось. Мы вышли из заброшенной хижины и побрели по плоскогорью, где не росло ни одного деревца. Машины, уличные фонари, телефоны – казалось, все это осталось в тысяче миль позади нас, и даже крушение вертолета виделось теперь далеким и нереальным, точно это был корабль пришельцев, спустившийся с неба. По крайней мере, менее реальным, чем призраки армии инков, марширующих по выложенной булыжником тропе.
В ту ночь мы видели инкскую времянку. Некоторые стены обрушились, соломенная крыша давно сгнила, но оставшаяся каменная кладка была столь совершенной, что даже лезвие ножа не прошло бы в швы между камнями, уложенными без цементного раствора. Трудно поверить, что у инков не было ни металлических инструментов, ни тягловых животных, которые помогли бы им создать столь совершенные постройки.
Не было у них и колеса – я была поражена, узнав об этом, учитывая масштабы империи, находившейся в их владении. Вместо этого они изобрели систему посыльных, их называли часкис: юноши, стоявшие на тропе через определенные интервалы, которые прислушивались к далекому сигналу рога, знаменовавшему приближение другого бегуна. Появлялся посыльный, затем двое бежали рядом, на ходу обмениваясь информацией или передавая друг другу посылку, и сменный бегун оправлялся к следующему посту, находящемуся в нескольких милях. Таким способом информацию можно было передавать на двести пятьдесят миль в день; из Кито на север, в Куско, центральный город империи, послания доходили за неделю. Достижение, с которым не сравнится и современная почтовая служба.
Но времянки строились не только для часкис. В них находили ночлег и пропитание всякого рода правительственные чиновники, военные, а иногда и сам Верховный Инка. В них хранили большой запас еды, одеял, пряжек, котелков и других предметов, которые могли бы понадобиться путнику. В самой времянке умещалось стадо из восьми тысяч лам. Эти домики сами по себе были инженерным чудом, как и тропа инков.
Наша времянка была маленькой и уютной. Мы поставили палатку в тени ее поросших лишайником стен. Я чувствовала себя неважно от высоты и усталости, поэтому залезла в спальный мешок, дрожа от холода, и постепенно согрелась. На улице резко похолодало, и трава затвердела от инея.
– Гидо! – позвала я.
– Да! – Он отвечал коротко, как военному начальству.
– Иди сюда, погрейся.
– Мне не холодно.
Я расстегнула молнию спальника и выглянула наружу. Гидо стоял неподвижно, как дерево, спиной к ветру, сунув руки в карманы. Глядя на его ссутуленные плечи, я подумала о лошади, попавшей под дождь: смирившись с холодом и неудобством, она даже и не думает роптать.
– Иди же, Гидо. Холодно! – повторила я.
Он покачал головой. Мы провели вместе три дня. Я уже знала, что он подарил на день рождения дочери и о чем они спорили с женой неделю назад. И все же между нами стояла необъяснимая стена, барьер расы и цвета кожи, несший на себе тяжесть веков. Не исключено, что виною всему были испанские завоеватели.
Наутро Гидо раздобыл где-то маленький круглый диск размером с хоккейную шайбу. Он вырезал из длинного куска дерева палку и, к моему восторгу, смастерил веретено. Я перерыла свой рюкзак в поисках грязного пучка овечьей шерсти, купленного в Ачупальяс. Мы сели в укрытии древних руин; Гидо отделил шерстяной жгутик от моего пучка и намотал на рукоятку. Я зачарованно смотрела, как крутится диск и пушистая белая шерсть превращается в идеально ровную нить.
– Где ты научился прясть? – спросила я. – Я думала, это женская работа.
– Даже и сам не знаю! – с негодованием ответил он; его пальцы умело разделяли волокна. – Просто с детства смотрел, как это делает мама.
Я была удивлена его мастерству. В стране, где от половой принадлежности зависело практически все происходящее с человеком от рождения до смерти, самым священным занятием для женщин считалось прядение. Этот обычай восходил ко временам инков. Инки разделяли людей по категориям в зависимости от возраста, класса и пола, выстроив почти безупречную административную пирамиду, основанную на десятичной системе. Каждые десять плательщиков податей подчинялись старшине, который, в свою очередь, подчинялся начальнику, в ведомстве которого находились десять старшин рангом ниже, и так далее вплоть до самого Верховного Инки.
Впоследствии инками стали называть всех, кто жил под сводами империи, но в начале титул «инка» относился лишь к знати; знаками отличия внутри этой группы были большие золотые диски, вставленные в мочки ушей. В ранний период существования империи «инков» было лишь два вида знати: прямые потомки родоначальника Манко Капак и те, в чьих жилах не текла королевская кровь, но чей род, тем не менее, восходил к первому племени, населявшему Куско. Со временем империя разрослась с такой скоростью, что знати не хватало, чтобы занять все высокие должности, поэтому возник третий класс, который инки называли «заслуженными». Обычно таковыми становились главы завоеванных племен – это ускоряло процесс их подчинения империи.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
