Судорожным движением Роксанна хватает Стеллу за руку. Сделав несколько шагов в темноте, они попадают в кухню – большую, квадратную, с высоким потолком. Здесь стоит буфет, старая фарфоровая раковина, грубо сколоченный стол и шесть стульев; старинные медные сковороды и прочая кухонная утварь висят на крюках над квашней, а в углу, во внушительном каменном очаге красуется огромная чугунная плита с несколькими духовками. Стелла садится за стол. Роксанна видит на буфете масляную лампу. Смотрит на нее несколько секунд, как на доисторический предмет, которым никто не помнит, как пользоваться, – да так оно и есть. До чего она дошла? Путешествие в телеге… Масляная лампа… Она достает из кармана зажигалку и поджигает фитиль. Свет из далекого прошлого отбрасывает на стены зыбкие тени. Роксанна садится, с пустой головой, блуждая взглядом по этому дому, который едва узнает.
* * *
Стелла поднялась первой и пошла на разведку. Она изменилась с начала пути на юг и особенно въехав в Сен-Фонтен. Новая энергия наполнила ее, словно она внезапно пробудилась. Роксанна слышала шаги девочки на втором этаже. Уверенные шаги, почти веселые. Надо было двигаться, действовать… Но цель? Смысл? Было холодно и сыро, несмотря на жару на улице. Итак, развести огонь в плите. В чугунном поддоне Роксанна нашла щепу и поленья. Бумаги не было. Вот тут-то она горько пожалела, что спровадила Джеки. Она когда-то наблюдала, как это делает бабуля, но уже ничего не помнила. Надо положить сначала щепу, на скомканную бумагу. Или бумагу на щепу? Так или иначе, бумаги нет. Она сделала шалашик из щепок и подожгла. Язычки пламени вспыхивали и почти сразу же гасли. Роксанна дула во всю силу легких несколько долгих минут, и наконец образовался робкий костерок, который она стала подкармливать сначала щепками, потом полешками побольше, со всей осторожностью, на какую была способна. Стоя на коленях у плиты, она чувствовала себя пещерным человеком, с благоговением склонявшимся перед всякий раз происходящим чудом. Она не решалась оставить то, что с таким трудом создала, боясь, что потемки снова одолеют свет. Это было так просто. Надо только бдить и не слишком полагаться на себя. Остерегаться стихий. Ничего не считать достигнутым. И тогда, возможно, есть шанс не загнуться от холода, не вымереть.
Через десять минут она сочла разумным ослабить бдительность и села на стул. Но что-то говорило ей, что не этим она должна заняться. Ее ждало еще дело, но какое? Почему она не имеет права посидеть, покурить, расслабив усталое тело и отключив мозги? Она задумалась. Есть не хотелось. Ну совсем. Значит, можно пойти лечь. Но Стелла, наверно, проголодалась. Вот оно что! Прежде чем заняться ужином, она бросила тревожный взгляд на свой огонь: он был хорош, силен, даже свиреп. Она им гордилась. Но тотчас же подавила в себе это опасное чувство.
На двух старых щербатых тарелках Роксанна разложила ветчину, помидоры и хлеб. Ей не хотелось звать Стеллу, не хотелось, чтобы ее голос разносился по этому дому, привыкшему к тишине. Она прикурила сигарету. Надо бы курить поменьше; у нее только три блока, и неизвестно, когда удастся пополнить запас. Эту инфернальную перспективу она постаралась выбросить из головы. Вдруг ощутив нежданный прилив энергии, она взяла масляную лампу и решила выйти из кухни. Коридор был освещен лунным лучом, проникавшим сквозь стекло над входной дверью. Успокаивающие шаги Стеллы стихли. Роксанна вошла в гостиную. Мебель была накрыта белыми простынями. Над мраморным камином красовался портрет Большой Мод в черном платье. Ее красивое надменное лицо в ореоле седых волос тревожило, выделяясь на темном фоне. Мод, прабабушка, которую обожали и побаивались, mater familias[18], руководившая своим кланом на манер одновременно викторианской аристократки и крестного отца мафии. Роксанне было восемнадцать, когда она умерла, упав с лестницы, в возрасте девяноста пяти лет.
Замерев перед портретом, чьи черты вырисовываются и словно оживают в свете лампы в ее руке, Роксанна спрашивает себя, что же так тесно связывало ее с этой женщиной, к которой она не питала особой любви. У нее, конечно, еще будет время задаться этими вопросами позже; вряд ли найдутся другие дела в эти долгие зимние месяцы, которые скоро заледенят ей кости и сердце. Там будет видно, стоит ли задумываться о своем прошлом, потягивая, когда кончится кофе, невкусный цикорий у своего «очага бедняка»… Это было выражение Мод; она использовала его, чтобы привлечь внимание гостей к своему образу жизни, экономному и экологичному, но главное – экономному. На самом деле старуха была продувной бестией, она обожала выгодные сделки и не могла удержаться, чтобы не сбивать цены буквально на все. Ей случалось даже торговаться в роскошных бутиках, куда она захаживала часто, ибо Мод была воплощенной элегантностью. «Так темно, что впору ей потеряться», – говорила бабуля. В самом деле, очень темно. И Роксанне пришлось признать, что в этом плане она до чертиков похожа на свою прабабушку.
Интересно, всю эту мебель, все предметы, населяющие дом на протяжении поколений, так и не переставляли после смерти Мод? Арендаторы жили в меблированном доме? Им пришлось слиться с декором, не ими выбранным, с прошлым старой женщины, которая была им никем? Роксанна вдруг задрожала всем телом и кинулась вон из комнаты. Она взбежала по лестнице к Стелле; ей было отчаянно необходимо ее увидеть, почувствовать присутствие человеческого существа, пусть даже такого сумрачного и безмолвного, как ее дочь. Она снова пожалела, что не задержала Джеки.
В конце утопавшего во мраке коридора второго этажа дверь спальни Мод была открыта, и из нее просачивался лучик лунного сияния. Стелла сидела на полу у камина. Она водила рукой по рельефу чугунной решетки. Девочка обернулась, когда мать вошла в комнату, и обращенный к ней взгляд поразил Роксанну, точно молния; он был такой странный, одновременно ясный и полный вызова; он так ярко сиял в потемках спальни, что Роксанна, и без того взвинченная встречей с домом, едва не выронила лампу. Она сказала девочке, что ужин на столе, и спустилась на подгибающихся ногах, чтобы вернуться в тепло кухни. Она подбросила полено в тихонько урчащую плиту, зябко запахнула кардиган и села. Еще сегодня утром, на Южном вокзале, среди возбужденной, вонючей толпы, Роксанне было тридцать девять лет. Сейчас ей стало девяносто. И еще долго останется девяносто, если жизнь будет все так же цепко держать ее по своему обыкновению; ей будет столько лет еще годы, и еще годы она будет подбрасывать поленья в плиту и запахивать жилет на своем закоченевшем теле, ожидая смерти.
Никогда еще она так мучительно не осознавала, насколько жизненно необходим ей город. Она могла сколько угодно тешить себя байками о самоубийстве; и все равно столица, большой, кишащий людьми мегаполис давал ей энергию, волю, некий смысл жизни… Теперь она вынуждена была признать, что ежесекундно испытывает на себе смертоносную силу одиночества, близости леса, полной тишины. Последнее, наверно, мучило ее сильнее всего. Никогда она не сможет спать в такой тишине. Пришла Стелла и села перед своей тарелкой. Она приступила к скромной трапезе с явным удовольствием. Глаза ее еще сияли тем ярким светом, похожим на излучение, что так потряс Роксанну в спальне. Закончив есть, она спросила своим красивым низковатым голосом:
