Дурачок испугался всадницы и побежал от неё так, словно в чём-то был виноват. Друмба подхлестнула коня, мигом настигла удиравшего пастушонка и пинком сбила с ног. Когда она схватила его и встряхнула за плечи, он заверещал, как раненый заяц.
– Не ори! – приказала она. И хотя её голос был ровным, Фьоснир испугался ещё больше и замолчал. Друмба выпустила его: – Ты был здесь всё время. Кто ранил Хрольва ярла?
В это самое время рыжебородый Тор пронёсся над ними на своей колеснице, и грохот окованных колёс раскатился по земле оглушительным эхом. Скотник боялся грозы. Однажды ему случилось ударить козу, и теперь он всякий раз ждал, что Хозяин Козлов вот-вот обрушит на него свой божественный гнев. Он рухнул наземь и съёжился, прикрывая руками голову и невнятно стеная.
– А ну встань, слюнтяй! – рявкнула Друмба. – Встань и рассказывай, что здесь произошло, иначе, во имя молота Мьйолльнира, я из твоей шкуры ремень вырежу и тебя на нём удавлю!..
– Это Один убил его!.. – завизжал Фьоснир. – Одноглазый Один сошёл с неба и зарубил нашего ярла!..
Вскоре Друмба догнала воинов, бережно нёсших носилки. Она пинками гнала перед собой Скотника, который без конца оглядывался и повторял, что ему надо загнать коз. Торгейр хёвдинг посмотрел на девушку и хотел спросить её, не удалось ли чего разузнать, но осёкся, увидев, какими мёртвыми стали у неё глаза.
Молнии то и дело сверкали над ними, дождь лил сплошными потоками, словно желая смыть населённую сушу. Мокрая завеса ненастья никому не позволила рассмотреть, как от одного заросшего зеленью островка отчалила маленькая остроносая лодка. Развернув серый парус, она побежала в сторону моря. Человек в лодочке дрожал от боли и холода и с трудом держал клонившуюся голову, но упорно вёл своё судёнышко прямо на север.
Немного попозже ветер набрал грозную штормовую мощь и раскачал неглубокие воды фиорда, вздымая их бешеными волнами. Люди в крепости, уже знавшие, что «Один» был всего-навсего чужеплеменником, и притом раненым, послушали грохот прибоя и сообща решили, что ему не спастись.
– Острова защищены от шторма, – сказал Рагнар конунг. – Если этот человек прячется там, мы его скоро разыщем, и я сам врежу ему орла. А если он попытается бежать, буря прикончит его.
Гуннхильд сидела подле мужа, гладя его волосы, влажные от дождя, и неподвижное, осунувшееся лицо. Она родилась слепой и никогда не видела своего Хрольва. Только знала от людей, что он красив и что волосы у него светлые, почти не успевшие поседеть. Она, впрочем, плохо представляла себе, что значит «светлые» и «седые». Она легко заглядывала в души людей и провидела судьбы. А такие вот пустяки, ведомые даже ничтожному Фьосниру, были ей недоступны. Время от времени Гуннхильд подносила кончики пальцев к ноздрям Хрольва, проверяя, дышит ли он. Что-то в ней уже знало, выживет ли любимый, но она запретила себе обращаться к этому знанию. Ей было страшно. Старшие дочери всхлипывали у неё за спиной.
– Если не врёт мальчишка-козопас и верно то, что вы разобрали по следам на песке, получается, что Хрольв встретил противника сильнее себя, – заметил Рагнар Лодброк. – Как ни мало верилось мне, что такое возможно… Хрольв, правда, ещё хромал, но если тот человек одолел его уже получив рану, он воистину великий воитель…
– А он и есть великий воитель, – сказала Друмба. Голос у девушки был такой же безжизненный, как и глаза. – Я видела его меч и то, как он им владеет. Он зовётся Страхиней. Это потому, что у него лицо изуродовано. Он венд из прибрежного племени. Он расспрашивал про Хрольва ярла и называл его славным вождём, которому немногие откажутся послужить.
– Так ты знала, что здесь прячется вендский соглядатай, и не сказала о нём? – спросил конунг.
– Вот, значит, ради кого ты чесала волосы и надевала вышитую повязку!.. – понял Торгейр. – А мы-то думали, ты не только с нами так холодна! Что у него есть такого, у этого уродливого венда, чего нет у любого из нас? У него не хватило храбрости даже на то, чтобы разыскать людей и поведать обо всём, что случилось, как это пристало мужчине!
– Придержи язык, Торгейр Волчий Коготь, – по-прежнему негромко посоветовала Друмба. – Мне-то жить незачем, но, клянусь Поясом Силы, твоей невесте не слишком понравится то, что я над тобой сотворю, если ты не уймёшься!
– Тогда и я дам клятву, и пускай Аса-Тор услышит её, – сказал Торгейр и плеснул пива в очаг, призывая огонь быть ему свидетелем. – Если ярл останется жить, я вызову тебя, Друмба, на поединок и отрублю тебе голову. А если ярл умрёт, я за него отомщу. Или сам погибну!
Дождь бушевал над земляной крышей длинного дома, порывистый ветер загонял обратно вовнутрь дым очагов. От небоската до небоската то и дело прокатывались удары страшного грома: уж верно, Бог Грозы принял Торгейров обет и освятил его ударами своего молота.
Хрольв Гудмундссон по прозвищу Пять Ножей прожил ещё два дня, а потом умер. Гуннхильд и многие другие были бы рады отдать ему кровь из собственных жил, но не могли этого сделать. Он так и не открыл глаз и не заговорил.
Гуннхильд не плакала и была ласкова с Друмбой.
– Я поеду на его погребальном корабле, – просто сказала она девушке, когда для ярла уже готовили бал-фор. – Я знаю, твоя рука сильна и тверда. Ты поможешь мне уйти туда, где он меня ждёт?
Друмба улыбнулась в первый раз за несколько дней.
– А ты разрешишь мне последовать за тобой, вещая Гуннхильд? Быть может, ярл позволит мне кормить собак и подносить ему пиво, когда мы доберёмся в Вальхаллу…
– Позволит, – ответила Гуннхильд. – Непременно позволит.
Телу ярла пришлось сначала довольствоваться временной могилой, вырытой в холодной земле. Но вот все приготовления были закончены: боевой корабль Хрольва, его любимец, тёмно-синий с чёрным носом «Орёл», стоял на катках, вытащенный на берег. Сам Хрольв покоился в шатре, растянутом под мачтой, трюм был полон припасов, а на носовой палубе лежали молчаливые спутники, удостоенные чести сопровождать хозяина в надзвёздном пути: белый жеребец, подаренный боярином Сувором, лошадка песчаной масти, на которой обычно ездила Гуннхильд, и верный Дигральди, умерший на день позже, чем ярл.
Гуннхильд провела пальцами по бортовым доскам, которые она так хорошо знала:
– Скоро я попаду туда, где к слепым возвращается зрение… Думается, мне уже и теперь многое готово открыться. Скажи, Друмба, не сохранилось ли у тебя чего-нибудь, принадлежавшего венду?
Друмба, в свой последний день наконец одевшаяся по-женски, без колебаний протянула ей подобранный на месте схватки клочок замши, негнущийся и жёсткий от высохшей крови.
– Это хороший след, – одобрила Гуннхильд. – Гораздо лучше, чем подаренное украшение…
Она положила находку на ладонь и стала внешне бесцельно водить над ней пальцами, и на лице у неё медленно проступила мечтательная полуулыбка, которая возникала всякий раз, когда духу пророчицы случалось заглядывать далеко за пределы, отпущенные обычному смертному человеку.
