Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 21
12
Солдаты остановились возле арчи.
– Эх, Витёк-Витёк! – приговаривали они, снимая с дерева своего командира, которому так не повезло в его короткой жизни.
Афганцы, мужчины, в любую погоду часто носят с собой, обычно на плече, свёрнутое байковое одеяло. Оно служит и молитвенным ковриком для намаза, и верхней одеждой, и крышей над головой, если ночь застала в дороге, и скатертью при скудных трапезах. Короче, вещь на все случаи жизни.
Бойцы вытащили из-под одного такого правоверного – который теперь без лишних земных посредников встречается с Богом и молельный коврик ему уже не нужен, тем более не нужны ни крыша, ни скатерть для трапезы – добротное одеяло, да не из бумазейной байки, а из настоящей верблюжьей шерсти.
Удачно словивший советскую пулю, наверное, был командиром, и вместо знаков отличия в полевых условиях носил полагающееся ему по чину одеяло из лучшей ткани. Ведь носили же советские генералы лампасы на брюках и барашковую папаху на высокой голове…
Вот и пригодилось советскому лейтенанту это самое одеяло для прикрытия страшной кровавой наготы своей и последних безобразий смерти …
Его спеленали неумелые мужские руки, но спеленали так, как пеленают русские женщины своих младенцев.
Завёрнутого в шерстяной кокон лейтенанта уложили в мотоциклетную люльку.
В люльке до половины её объёма находилась россыпь золотых пахучих шаров. Апельсинов было столько, что ноги командира в люльке не помещались, и Гога, черпая пригоршнями сочные оранжевые кругляши, насыпал возле мотоцикла целую горку. Почти как у художника Верещагина. Но эта горка была больше похожа на апофеоз мира, апофеоз щедрости мира.
То ли заинтересовавшись происходящим, то ли с намерением что-то сказать, семья во главе со стариком в белой бабьей рубахе, осторожно переступая, словно под ногами рассыпано битое стекло, двинулась к тому месту, где возились непонятные солдаты, где недавно сытно пообедала война, на заедки проглотив и осквернённого неподобающей смертью правоверного, теперь висевшего подмоченной тряпкой на высоком орудийном стволе.
Боясь подойти ближе, процессия остановилась метров за десять от арчи.
Старик, оглаживая бороду ладонями, как перед намазом, стал что-то горячо говорить, жестикулировать руками, прикладывать их к сердцу, поворачивался к домочадцам, снова хватался за сердце, складывал ладони крест-на-крест, и, разъединив, вздымал к небу, как алчущий Бога библейский пророк.
Гога, наклонившись, поднял с земли один из кругляшей и, подкинув в ладони, кинул деду. Тот ловко, по-молодому, поймал оранжевый шарик и передал рядом стоящему мальчику. Мальчик, тут же обливаясь соком, впился зубами в податливую мякоть.
Дети не понимают происходящего, но тонко, на уровне инстинкта, чувствуют напряжение, разлитое в окружающем пространстве. Наверное, поэтому мальчик и стал показывать всем своим видом, как ему нравится апельсин, подаренный чужим страшным дядей.
Гога кинул ещё один апельсин, старик снова поймал его и передал то ли девочке, то ли маленькой женщине закутанной в чёрную мелкоячеистую сеть из-под которой виднелись только одни узкие кисти рук.
Гога кидал и кидал апельсины. Старик ловил их, благодарно улыбался узким щербатым ртом и передавал фрукты кому-нибудь из стоящих рядом.
Но вот, резко повернувшись, Гога сказал что-то быстро своему другу, выхватил из нагрудной опояски чёрный ребристый кругляш чуть поболее оранжевых:
– Лови! Оп-па! – и кинул согнутому в уважительном поклоне аксакалу, который, тут же выпрямившись, изготовился поймать.
Мотоцикл взревел, буксанул задним колесом, выбрасывая из-под себя мелкие камешки, и рванул вниз по склону – прочь из проклятого кишлака, где полегли их товарищи, не дожив до первой настоящей любви.
За спиной, сквозь свист ветра в ушах и тарахтенья мотора сухо громыхнуло – так иногда в солнечный день громыхнёт на безоблачном небе, и ни одной дождевой капли, только оглушительная тишина.
Дороги в Афганистане вымощены самой природой, а природа, как известно, слепа. Под колёса мотоцикла попадали, кажется, самые крупные камни, и люльку подбрасывало так, что находившийся в ней лейтенант всё норовил выскочить на дорогу, и Гоге приходилось одной рукой попридерживать страшный в своей сути мешковатый шерстяной куль.
Каждая дорога в мире где-нибудь да кончается.
Ехали быстро, но долго.
Гнали мотоцикл на всех газах, боясь нарваться на автоматный ливень из засады, или на одиночный выстрел охотника с гранатомётом. Но дорога по обе стороны была просторной и открытой со всех сторон, так что спрятаться в секрете невозможно никакому бородачу.
13
Ехали быстро и влетели в самый что ни на есть тупик.
Военный аэродром и расположенный здесь же, обочь лётного поля, палаточный городок советской части охранялся в два эшелона – по внешнему периметру охрана велась Народной Армией Афганистана, внутренняя же охрана осуществлялась собственными силами десантного полка, в котором и служили два товарища с библейскими прозвищами – Гога и Магога.
Над блокпостом, сооружённым из массивных бетонных брусьев, подбитым крылом, пытаясь отмахнуть от себя сущее пространство, трепыхался чёрно-красно-зелёный государственный флаг Афганистана.
Въезд на охраняемую территорию преграждал сваренный из труб полосатый шлагбаум, за которым перепоясывала дорогу широкая транспортёрная лента, унизанная стальными шипами-заточками, что говорило о строгом пропускном режиме.
Магога чуть не сбил рулевой колонкой кинувшемуся ему навстречу солдата дружеской армии с лицом тёмным, как голенище кирзового сапога, и раскрытыми – то ли для братских объятий, то ли загораживая дорогу – руками.
Двое других, видя на мотоцикле советских бойцов, продолжали стоять за шлагбаумом, спокойно лузгая то ли семечки, то ли калёные на огне земляные орешки арахиса.
– Парол! – крикнул тот, с тёмным лицом и распахнутыми руками труднопроизносимое слово.
– Сим-Сим, твою мать! – злобно оскалясь, соскочил с заднего сидения Гога и сдёрнул шерстяное, в крупную жёлтую клетку одеяло с лица своего командира, лейтенанта советских десантных войск, Витька, мальчишку с тамбовской рабочей окраины.
Охранники, бросив грызть орешки, с любопытством окружили коляску, и заталдыкав о чём-то между собой, засмеялись.
Но смех быстро оборвался.
Огненная метёлка, выскочившая из ствола у Магоги, разом подмела этих смехачей в одну кучу.
Они, наверное, и до сих пор смеются перед престолом Аллаха…
Караульная рота под командованием всё того же Холдыбека, на автоматные очереди поднятая по тревоге, зафиксировала нападение на блокпост охраны аэродрома душманской банды. Банда была отброшена и рассеяна, унося своих погибших и раненых единоверцев в им одним ведомые щели и закоулки.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 21
