Джина послушалась. Щека у Ви была теплая и напудренная, как свежая лепешка.
— Мам, ты Софи не видела?
— Ушла только что к Дэну — разглядывать старые марки. А я уж думаю: когда ты за ней явишься?
— Прости за беспокойство…
— Софи при всем желании не может доставить мне беспокойство, — сказала Ви, бросив шитье и отправившись на кухню, чтобы поставить чайник. — Дело в тебе. В вас. Мать и дочь должны жить вместе.
— Поэтому я и пришла. Я была у психолога и…
— У психолога?!
— Да.
— Ты ненормальная, — с упреком сказала Ви.
— Мам, я…
Ви громко пустила воду в чайник, потом с силой бухнула им об стол.
— Все вы такие. Все. Только и думаете что о себе — всюду я, я, я, я! То ли дело мы. Мое поколение обходилось без этих умников в белых халатах. Мы просто жили. Я просто жила. Беременная села на поезд и начала новую жизнь. За душой — семнадцать фунтов да ребенок. А ты? У тебя прекрасный дом, куча вещей, которые и девать-то некуда, денег навалом, высшее образование и почти взрослая дочь. И что же ты сделала? Побежала плакаться Лоренсу и Хилари, у которых своих проблем хватает, а потом к психологу!.. Я тебе покажу психолога, Джина Ситчелл! Что он сказал, твой психолог? Про ответственность небось ни слова? Ты ни в чем не виновата, да? Ну конечно! Виноваты Фергус, я, плохая погода и политики…
Джина заткнула уши и прислонилась к косяку.
— Прекрати!
— Все, молчу.
Джина оперлась на стол.
— С чего ты так взбесилась? Мне что, уже и за помощью обратиться нельзя?
Ви промолчала. Ей вдруг захотелось расплакаться, и она стала сосредоточенно вынимать из буфета чашки и большую форму для выпечки с изображением Виндзорского замка.
— Мам?!
Ви бросила в чашки по пакетику чая, тяжело уселась и сложила руки на столе. На Джину она и не посмотрела.
— У тебя был муж.
— Да.
— И дом. И дочь, у которой был отец.
Джина села напротив матери. Та теребила кольца на пальцах.
— Теперь ты все это потеряла. Скандалила с мужем, не обращала внимания на дочь, и они оба ушли. Джина Ситчелл, у тебя была прекрасная семья, за которую тебе не пришлось бороться, не пришлось страдать, день за днем и год за годом принимая трудные решения…
— Погоди, — перебила ее Джина. — Я не бросала Фергуса. Это он меня бросил.
— А ты, конечно, тут ни при чем! — злобно ответила Ви и встала, чтобы снять с плиты шипящий чайник.
— Ты просто не можешь простить меня за потерю всего, чего у тебя никогда не было.
Молчание. Ви дрожащей рукой разлила воду по чашкам.
— Дело в твоем отношении, — наконец сказала она. — Ты строишь из себя беспомощную жертву, которая ни на что не способна.
— Разве тебе никогда не было плохо?
Ви передала ей чай.
— А почему, думаешь, я все время чем-нибудь занята? Подожди, пусть заварится.
— Мам, неужели лучше подавлять горе, а потом срываться на мне, чем признать его и попросить о помощи?
— Я на тебе не срываюсь. Не выдумывай оправданий. Я просто переживаю за тебя и за внучку. Что будет с Софи?
— Софи…
Ви выудила пакетик из чашки.
— Да, Софи. Она твоя дочь, и ты за нее в ответе.
— Я… я немного ее боюсь.
— В смысле?! — Ви изумленно уставилась на Джину.
— Софи обожает отца. Чуть ли не как мужчину. Вот и злится на меня, а я из-за этого ее побаиваюсь. Не знаю, что ей сказать. Вдобавок мне больно, одиноко и страшно! Разве не понятно, зачем я пошла к психологу?
Ви встала, открыла форму и протянула ее Джине. Внутри лежала половина торта, залитого глазурью и усыпанного засахаренными вишнями, похожими на драгоценные камни в бутафорской короне.
— Нет, спасибо.
Ви закрыла форму крышкой.
— Я тоже не хочу. — Она так и стояла с тортом в руках. — Мы все в конце концов остаемся одни. Согласна? Мы всю жизнь вынуждены мириться с самими собой. Себя не изменишь.
Джина молчала.
— Когда твой отец меня бросил, я подумала: ну все, с меня хватит, никому я больше не поверю. Все буду делать сама!
— Ты сразу так подумала? Или потом?
— Сразу. Вечером, сидя у себя в комнате на Чиксенд-стрит, я сказала себе: «Ви Ситчелл, тебе больше никогда не будет так плохо».
— Зато мне сейчас так же плохо! — воскликнула Джина. — И мой психолог — не умник в белом халате, а женщина в обычной одежде. Ее зовут Диана Тейлор, и она примерно моего возраста. У нее умер муж, а потом она вышла за другого. Она сказала, что я сейчас потрясена, что мои чувства совершенно нормальны. Она была добра ко мне, а я ей нагрубила.
— Как всегда. Вечно ты грубишь тем, кто хорошо к тебе относится. Особенно женщинам. — Она посмотрела из окна на крошечный садик, где сушилось на веревке ее белье. — Пора тебе вернуть Софи, вот что. Соберись с силами.
— Да.
— Ей нужна твоя забота.
— Да.
Ви снова повернулась к дочери.
— Я твоя мама, а ты — ее. Навсегда. Не забывай.
ГЛАВА 6
Почти каждый день наступал момент, когда кухня «Би-Хауса» превращалась в святилище. Становилось тепло и тихо, все рабочие столы сверкали чистотой, обед заканчивался, а ужин еще был не скоро, и в комнате воцарялся дух удовлетворения и предвкушения, который никто не осмеливался потревожить — хотя бы полчасика. В ясные дни сквозь западные окна кухню освещало солнце, мирно укладываясь на столы, доски, половники и ножи, словно подтверждая их наличие в неком божественном списке. Лишь в такие минуты Лоренс вспоминал, зачем посвятил жизнь гостинице, а не архитектуре или странствиям по Южному полушарию, о которых может отзываться с презрением лишь человек, никогда не знавший приключений.
В углу кухни у него был свой стол: самый обычный, прежде на нем держали умывальные принадлежности. Лоренс украсил его горшочком с лимонной вербеной, чтобы вдыхать ее аромат во время составления меню и заполнения ненавистных счетов. Сидя за этим столом и размышляя о чем-нибудь, он рассеянно рисовал человечков, у которых из головы выплывали пузыри мыслей, или теребил четки из синего стекла с черными глазками, купленные в отпуске. Еще на столе были серое мраморное яйцо, деревянный желудь (внутри его помещался желудь поменьше, из другой древесины) и красный глиняный дракон, которого Гас слепил в первом классе. Дальше лежали в ряд блокноты, захватанные и помятые от ежедневного использования. Эти блокноты Лоренс начал вести в тот день, когда сообщил беременной жене, что хочет научиться готовить.
