– Понятно, что не французским. Только все вы так говорите, а наутро проспитесь, денег жалко станет и планы сразу изменятся. А у нас работа. Наши рабочие мощности простаивать не должны.
– Мамаша, – грозно рыкнул Влас, – я же поэт, так что имей ввиду, могу эпитафию тебе сочинить надгробную. Мы, поэты, шуток не любим.
– Ну и? Конкретнее.
– Василиса минимум на три дня вперед занята. Я каждый день к ней приходить буду. Ясно?!
– А чего неясного? Ваши деньги – наши девки. Ты, я вижу, парень не промах, хоть и дурака повалять любишь. Только мой тебе совет, смотри не втюрься в нее. В плохих девочек влюбляться не стоит. Печально кончится. Это я тебе серьезно говорю, по дружбе.
– Хорошо, ты пока запиши там где‑нибудь, что я Василису занял, а насчет твоего совета, мы потом с глазу на глаз поговорим. Не телефонный разговор.
– Мне все равно. Гуд-бай, мальчик. Приезжа-а-ай, – закокетничала мамаша, вешая трубку.
…По дороге Влас зашел в «Обмен валюты» и поменял доллары на рубли. Накануне вечером он получил от Влада сто пятьдесят долларов. Предварительно они подсчитали, что этой суммы Власу будет достаточно, чтобы ежедневно в течение трех-четырех дней платить мамаше за час «отдыха».
Без пяти три Влас стоял у знакомой железной двери и что было мочи давил на кнопку звонка.
Мамаша отворила дверь, проворчав:
– Раззвонился. Пьяный что ль?
Влас достал из кармана тысячу двести рублей и сунул мамаше.
– Что, доллары кончились? – с иронией спросила она, пряча деньги в карман блузки.
– На рубли поменял, – ответил Влас.
– Значит час… Тогда вперед. Я предупредила. Тебя с нетерпением ждут.
Пройдя в конец коридора, Влас без стука вошел в комнату Василисы.
На лице девушки была написана и радость, и настороженность одновременно.
Когда Влас вошел, у нее вырвалось:
– Я не надеялась, что ты придешь!
– Ты надеялась, – возразил Влас, – но ты не верила, а нужно было верить! Потому что сказано: «По вере вашей да будет вам».
Влас прошел на свое вчерашнее место и опустился на корточки. Василиса села на стул.
– Василис, а, Василис… – несмело начал Влас. – Ты подумаешь, что я точно сумасшедший, но я тебе стихотворение посвятил.
– Стихотворение? – растерянно улыбнулась Василиса.
– Можно прочитаю?
– Читай.
Влас набрал воздуха и, стараясь не выдавать волнения (сердце его раскачивалось в груди, как увесистый маятник), стал читать:
Сестре
Я не прошу тебя быть со мной,
я прошу тебя: просто будь.
Ветер московский пронзает грудь,
ветер зовет на бой.
Утром простимся. На дальний путь
благослови меня.
Надо же было вчера свернуть
на свет твоего огня!
Грустную песню пропела ночь:
слезы, январь, зола.
А если земную ночь превозмочь,
то вырастут два крыла.
О чем ты молилась?
О чем я молчал?…
Мысль возвратилась
к Началу начал,
к еловым ветвям
на твоем окне,
к вертепу, яслям,
Вифлеему, звезде…
Мы потеряли или нашли?
Зажги лампаду свою.
Ветры за мною уже пришли,
но я оживу в бою.
Я не прошу тебя быть со мной,
мой конь летит за звездой.
Тысячу дней и тысячу лет
не забуду твой теплый свет.
Не бойся меня, сестра.
Спасибо, что ты добра.
Прости, что я сердцем наг.
Печать на моих устах.
– Как ты узнал, что я молилась всю ночь? – спросила Василиса, и слеза, словно маленькая бусинка, поблескивая, скатилась по гладкой коже ее щеки.
– Ты молилась?
– Да…, всю ночь. Мне так грустно было и так стыдно…, что я такая. То меня мучила мысль, что недостойна я всего того, о чем ты вчера говорил, то мне вообще казалось, что я тебя выдумала. Плакала я…
– Как же ты молилась?
– А как тебя Гость научил, а ты меня: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешницу».
– Только не «грешницу», а «грешную», – ласково поправил Влас и сразу же пожалел об этом, подумав: «Да какая, собственно, разница! Человек от всего сердца со слезами Богу молился, а я со своими поправками лезу. У Милки научился!».
– Хорошо, я исправлюсь, – кротко согласилась Василиса.
– Знаешь, что я придумал? – оглянувшись по сторонам, зашептал Влас. – Мы тебя выкупим! Я с вашей мамашей договорюсь. Слава Богу, дружок меня не забыл, поможет. Обещал, что деньги через два дня достанет. А пока я к тебе каждый день приходить буду.
Василиса смотрела на Власа глазами, расширившимися до величины крупных миндальных орехов:
– Влас, они могут не согласиться на выкуп.
– Ты помнишь, о чем мы вчера с тобой говорили? Решись, твердо решись быть с Господом, остальное приложится.
– Тебя могут обмануть. Такое бывает. Деньги возьмут, а меня не отпустят. Тебя вообще убить могут…
– Опять ты свое! Я прошу – верь. Решись и верь. Этого с тебя довольно. Обещаешь?
– Обещаю, – ответила Василиса, и по щеке ее скатилась вторая блестящая бусинка. – Влас, за что мне Господь тебя послал?
– Нет, Василек. Не меня Он послал, а Сам к тебе пришел. А я только плохой раб, простой исполнитель. А Господь, Он ведь, когда на земле жил, помнишь, к кому приходил? К мытарям и грешникам, ну то есть, по-нашему говоря, к мошенникам всяким, аферистам, бандитам и девчонкам легкого поведения. Ну, в общем, к таким, как мы с тобой, сестренка. Он, конечно, ко всем людям пришел, но только мытари, разбойники да блудницы его больше слушали… Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому, что кому больше прощено, тот больше любит. А еще потому, что им, разбойникам да блудницам, терять было нечего, надеяться не на что, жалеть не о чем. Впереди тупик. Они реально на жизнь смотрели. Видели всю ее правду страшную. А у других только миражи да миражи перед глазами… Вот и мой товарищ, который, кстати, Бог даст, нам поможет, тоже миражами увлекся. Когда мы с ним лет двенадцать назад из очередной переделки еле живыми ушли, так он мне сам предложил – пойдем в храм, Спасу свечки поставим. Не знал он, конечно, почему так говорит, но сказал ведь. А сейчас? Как только с ним о духовном заговоришь, он бежит, как черт от ладана. Потому и бежит, что стабильность и сытость земную обрел. Место теплое. Кофе с ликером. Камин. Плед клетчатый. У него есть, что терять. А за Христом идти, значит от мира отречься, от всей этой суеты. Вот и боится он даже слушать об этом. Неприятно ему, страшно. Понимаешь?
