Ехали мы почти в полном молчании. Партизан ко мне не обращался, я ему вопросов тоже не задавал. И без того ясно — я влип, как банан в рукомойник. А все из-за жадности — нечего было тянуть с этой соляркой. Поэтому нет никакой необходимости сетовать на судьбу — в таких случаях доктор Геббельс говаривал: «Вы сами хотели тотальной войны»…
Лязгнул засов. Со скрипом отворилась тяжелая дверь, и в помещение ворвался яркий солнечный свет, сразу же загороженный фигурами Партизана и еще троих. Двое из них — юноши красоты неописуемой, местный аналог наших кожано-адидасовых, еще один — тот самый, что просил заправить ему машину. Национальность не разобрать. Элегантный такой дядя, вроде Партизана, но постройнее и помоложе. С большими усами.
— Ну, что с ним делать будем? — спросил он у Партизана.
На меня они почти и не смотрели, ведь я для них — как насекомое в коллекции, улететь булавка мешает. Осталось только прицепить рядом этикетку: «Жук обыкновенный. Пойман в солярке». А еще лучше — выбросить за ненадобностью. Надо полагать, экземпляр отнюдь не уникальный.
— Работать, — ответил Партизан, нехорошо ухмыляясь.
— Но это он? Точно? Я тебя последний раз спрашиваю!
— Конечно, он! Сколько можно…
— Тогда почему он за столько дней никуда не смылся?
— Откуда я знаю? — Партизан начал закипать. — Для чего мы, по-твоему, привезли его сюда?.. Разберемся, думаю.
— Тогда побеседуем с парнем? А?.. — Усач перевел взгляд на меня.
— Только не сейчас, — заявил Партизан. — Я с ним сейчас не смогу разговаривать. Я его, гад буду, придушу, как шакала! — С Партизана вдруг слетела вся его респектабельность, и он стал напоминать некоторых моих бывших докеров с соответствующим прошлым.
— Тогда что?
— Слушай, Доктор, давай вечерком. А то он, по-моему, все еще думает, что мы шутим.
Усатый Доктор фыркнул. Партизан продолжил:
— Путь пока с ним твои побеседуют. А то он парень совсем невоспитанный.
Доктор пожал плечами.
— Ладно, — сказал он вполне равнодушно и бросил что-то своим «торпедам». Мне стало, мягко говоря, не по себе.
Партизан с Доктором не спеша удалились. Со мной они не попрощались, я с ними, разумеется, тоже.
Зато остались двое других. Это плохо.
— Э, ты! Сюда иди!.. Э-ээ! Куда, на х'?!..
Очень плохо.
* * *
От жары пот с нас тек градом. С меня — точно, да и с Партизана — тоже. Доктору, похоже, на жару было наплевать, так же как и «торпедам», что сидели в углу и рассматривали свои когти.
Мы находились в том же бараке: я — на нарах, Партизан и Доктор — на притащенных откуда-то корявых табуретах, а «торпеды» — просто на корточках возле двери. Поддерживая руками свою опухшую после дневной беседы физиономию, я отвечал на вопросы, которые задавал в основном доктор. При этом я старался отвечать по возможности честно, но это мне, к сожалению, не всегда удавалось.
— Ладно, парень, — сказал Доктор устало. — Ты вконец заврался и понять не можешь того, что тут убивали за меньшее. За много меньшее. Это до тебя еще не дошло?
Я киваю. До меня это действительно дошло.
— Тогда где вагон?! — заорал вдруг Партизан, налившись вмиг кровью. Доктор сделал успокаивающий жест, но Партизан никак не мог уняться: — Мы тут весь город из-за тебя вверх дном перевернули, а ты…
— Заткнись, — тихо сказал ему Доктор. — Разберемся… Значит, тебя все же зовут Рифат?
— Да.
— Фамилия?
— Шигапов.
Партизан только взрыкнул.
— Не врешь? — с подозрением спросил Доктор.
— Нет.
— Умно. Где документы, вещи?
— На заводе.
— Так. А теперь расскажи, что у тебя за дела с вояками…
— Да не об этом все! — снова задергался Партизан. — Вагон, вагон — вот что важно!
Доктор устало вздохнул.
— Вся эта эпопея с вагонами, Партизан, очень дурно пахнет, как говорят за бугром. Смердит. Понимаешь?.. (Партизан слегка скис.) Я верю этому придурку, потому что он хоть и выдавал себя за пес знает кого, но вагон не подстегивал. За такие дела убивают, и он это знает.
Тут до меня дошло кое-что еще.
— Видимо, произошла ошибка, — сказал я. — Просто я отцепил на разъезде не тот вагон.
— За такие ошибки, — произнес Партизан зловеще, — знаешь, что делают?
— В прошлом году, — равнодушно сказал Доктор, — за похожую вещь виновного утопили живьем в азотной кислоте.
Мне стало дурно, однако я продолжил:
— Остальные вагоны находятся в известной вам войсковой части. В большом ангаре. Наверняка среди них и тот, что вам нужен.
Доктор с Партизаном переглянулись.
— Кто проверял? — спросил Доктор.
— Как кто? Желудь со своими…
— Идиоты, — зашипел Доктор. — Головы отрывать за это…
— Тогда какого черта сидим?
— Верно. — Доктор встал, вслед за ним поднялся Партизан, и все, кроме меня, направились к выходу.
— А ты, парень, — уже от самой двери обратился ко мне Доктор, — подумай еще немного. У нас тут неподалеку имеется небольшая химическая лаборатория, там наши телохранители часами могут наблюдать, как человеческий организм вступает в реакцию с кислотами и щелочами… Очень интересное занятие…
С этими словами Доктор удалился, закрыл за собой дверь, и я услышал грохот засова.
Я подтащил табурет, на котором недавно сидел Доктор, к узкому окошку, вернее, к щели под низким потолком, залез на него и начал внимательно разглядывать местность.
В живописном краю, однако, я очутился. Широкая долина, окруженная высокими скалами, покрыта бело-зеленым ковром цветов. Там и сям видны скрюченные фигуры людей. Что это они делают? И что это за цветы такие?
Я слез с табурета, взял эмалированное ведро и сделал несколько глотков теплой воды, отдающей какой-то дезинфицирующей пакостью. Ладно, хоть жаждой не морят… Но кормить явно не собираются. А зачем? Найдут они свой чертов вагон, и меня можно списывать за ненадобностью…
Стараясь выбросить из головы картины, которые мое воображение немедленно мне нарисовало, я начал мерять шагами свою комнату-камеру. Я проанализировал все происшедшее со мной и пришел к выводу, что приключение должно закончиться для меня довольно печально.
* * *
На следующий день я был разбужен рано утром, накормлен черствой лепешкой и извлечен из барака на свежий воздух.
— Так, слущай, — сказал «торпеда». — Нехер тебе дурак валять. Понял, да? У нас тут все такие жьэ чорты, как ты, работают…
